— Где он похоронен?
— На Нью Семетри. Он переехал в Лобо-дель-Валле незадолго до смерти, потому что нашел здесь работу в альпинистском клубе.
Я вспомнила стенд с фотографиями тренеров, он занимал половину стены в холле моего спортклуба.
— Тренер Коннели ведет группу бокса или чего-то в этом роде?
— Борьбу без правил, — уточнил шериф Келли. — А сыном занимался лично. Парень был подготовлен на все сто. И драться и выживать без еды и воды. Вот только против пули приемов нет. Стивен все еще надеется найти убийц, и я боюсь, как бы он, слетев с катушек, не наделал глупостей.
Оторвавшись от снимка, я подняла глаза на Амнерис и медленно покачала головой. Стараясь подавить разочарованный вздох, она так же уныло уставилась на шерифа:
— Извини, пока ничего сказать не могу. Я сообщу, если узнаю что-то полезное.
Кутаясь в шарф от холодного ветерка, я шла по Бьютик-стрит мимо спящих домов. Тротуары тут подметали редко, и под ногами, словно панцири насекомых, шуршали сухие листья. Все мои дневные заботы в этот час казались сухими и легковесными, как луковая шелуха.
Какой смысл был обижаться на однообразные шуточки Хили, злиться в ответ на едкую неприязнь Джокера, если все мы можем исчезнуть в один миг. К чему отстаивать свои права на кусочек школьной территории, когда вокруг такой большой мир, и в этом мире так много людей, действительно нуждающихся в сочувствии и помощи.
— Алфредо, я обираюсь переночевать на Нью Семетри. Составишь мне компанию?
Призрак посмотрел на меня, склонив голову к плечу:
— Ночь с тобой, Лина? Я и мечтать об этом не смел. Только оденься теплее и захвати термос. Ох уж эти новые последние приюты… Сквозняки и сплошной проходной двор. Ни комфорта тебе, ни уюта…
Так что я взяла целый спальный мешок. Сидеть в нем, застегнув молнию до подбородка было почти уютно, но спать все равно было нельзя, хотя Алфредо и предложил мне ненадолго вздремнуть.
— Его здесь нет, я чувствую, — сказал он, приложив голову к отполированному черному камню, наполовину утонувшему в желтой траве. — Тело еще не растворилось в земле, значит, расстаться с ним окончательно он не может. Вывод один: где то шляется.
Ну что ж, подождем. Я сгребла в кучу нанесенные с соседних деревьев листья и попыталась приготовиться к длительному ожиданию. Алфредо комфортно устроился с бутылкой виски и стаканом прямо на могильной плите. Наверное, неподалеку сгорел еще один винный магазин.
Сначала я смотрела на звезды, потом на туманные фигуры, кое-где поднимающиеся из осенней травы, потом загрустила.
— Не спишь? — Тихо спросил он после третьего глотка.
— Что-то не хочется. Давай поговорим.
Алфредо был не против:
— На любую тему, разрешенную детям до восемнадцати лет.
— Скажи мне, почему парни дерутся?
Видение двух корчащихся в Ведьмином Кругу тел до сих пор не выходило у меня из головы. Поражало, как они могут совсем не думать о последствиях: о сломанных костях, выбитых суставах. Почему готовы жертвовать столь многим ради ничего не значащей победы в никому не известном сражении?
— Почему они дерутся так жестоко?
— Потому что такова мужская природа. Мужчина рождается для соперничества. Достойные сражаются с сильными. Трусы отыгрываются на слабых — женщинах, детях и собаках. Не бойся тех, кто выходит с голыми руками один на один. Это наши мальчики, которые готовятся стать мужчинами. Не доверяй тем, кто дерется, как женщина.
— Это как?
— Ложью, подножками и клеветой. Хотя женщины, скажу тебе, дерутся грязнее, чем мужчины. Вероятно, компенсируют недостаток мускульной силы.
Я подтянула колени к подбородку и зябко обхватила их руками. Наши мальчики… Трудно было назвать мальчиком юношу с мертвыми глазами.
— В честной драке нет ничего грязного. — Алфредо смотрел прямо перед собой. Возможно, сейчас он вообще не помнил о моем существовании. — Грязно, это когда в ход пускают ножи, или стекло, или цепи. Стенка на стенку тоже грязно, потому что в толпе трудно разобрать, кто пырнет тебя шилом в печень.
— Стенка на стенку?
— Ну, — призрак задумчиво почесал кончик носа, а потом сделал еще один длинный глоток, — это когда двое что-то не поделили, а мимо как раз проходили их друзья. Мы, например, вообще старались по одному не ходить. Такое было правило: не ходи в одиночку. И второе: не попадайся.
— Разве так можно жить? — Меня передернуло то ли от холодка, тонкой струйкой просачивающегося за воротник, то ли описанной Алфредо картины его детства и юности.
— В Комптонвилле, где я родился, по другому и не получалось. Город делили между собой банды шакалов и ягуаров, а мы, лобо из Иберии и кицунэ из Ниппон, крутились между ними, как вошь на гребешке. Хочешь жить — дерись по любым правилам.
— И ты дрался?
— Еще как. Бывало, вечером помашешь кулаками, а утром посмотришь на себя в зеркало — фонарь на пол-лица, круто выгляжу.
Я уже не могла разглядеть его лица в темноте, но по голосу понимала — усмехается, хоть и не весело. Закрыв глаза, я медленно вдохнула сырой воздух и вгляделась в темноту под веками. Тощий подросток в заштопанном на локтях свитере и вытянутых на коленях штанах ответил мне дерзким и вызывающим взглядом. Стриженные под машинку волосы с короткой челкой, нахальные вишневые глаза — вот каким ты был когда-то, Алфредо Франсиско Хозе ди Паула Хуан де ла Сантисима Тринидад Руиз и Фернандес?
— Тебе не было страшно?
— Драться? Нет. Страшнее было знать, что всю жизнь придется жить, оглядываясь, и носить нож в кармане. Или ждать, что какая-нибудь тупая деваха залетит от меня, и придется на ней жениться. Поэтому когда я начал карабкаться наверх, то уже не оглядывался. Мне нечего было терять.
— И ты своего добился?
— Пожалуй, да. В моем баре подавали настоящий ирландский виски, а не какую-нибудь бормотуху, что нелегально гнали фермеры в горах. У меня выступали лучшие креольские бэнды, даже «Шугар Джонни». У меня пела сама Лина Хорн! Слышала о ней?
Жаль было его разочаровывать:
— Н-н-нет.
Как и ожидалось, в мою стороны из темноты донесся тяжелый вздох.
— Найди запись и послушай. Сам Джордж Гершвин однажды сказал, что нас всех пустят в Царство Небесное, если она споет Святому Петру перед воротами «Однажды он придет, любимый мой».
— Значит, тебе удалось стать счастливым?
Горлышко бутылки звякнуло о край стакана. Потом минута молчания, пока Алфредо обдумывал свой ответ.
— Пожалуй, да. Я любил свой бар. Я любил Оливию Хардин, и пока мы были вместе, она была только моей.
— Что с ней стало… потом?
— После моей смерти, хочешь сказать? — Призрак снова улыбался. — Она прожила долгую жизнь. Вышла замуж, родила детей. Даже дождалась правнуков, но каждый год в последний день лета приходила ко мне на Роузхилл.
