— Это был хороший поцелуй.
— Рад, что тебе понравилось, милая. У меня еще много таких в запасе.
Она немного поерзала на сиденье и спросила:
— А раньше ты мысленно целовал меня так?
— И так и множеством других способов. Но вместо меня ты целовалась с ним.
Лина снова замолчала, и теперь я точно знал, о ком она думает. О Робе. Конечно, он обязательно явится на похороны моей матери. И увидит ее.
Я знал, что Роб все еще считает ее сукой за тот побег. А заодно и всех остальных женщин. Может быть, в своей до сих пор не прошедшей злости он находит оправдание тому, что не упускает случая сунуть свою сосиску в первый же свободный горшочек. А может быть, нанесенная Линой рана, действительно не зажила до сих пор.
Вернее, рана, нанесенная моей рукой.
Я смотрел, как Лина раздевается в полумраке моей спальни, и уже не торопился схватить и пометить ее тело. Внезапно я осознал странную вещь. Впервые в жизни я хотел что-то, не связанное с деньгами, карьерой и местью отчиму. Вернее, кого-то. Я хотел Лину. Я не хотел разговаривать с ней о жизни. Я не хотел узнавать ее лучше. Я просто хотел забрать ее себе всю. Любую. Со всем, что она в себе несла.
Она стояла посреди комнаты в чем мать родила, вся золотистая, как спелый персик, без единой белой полоски от купальника, и смотрела как я медленно приближаюсь к ней. Я не хотел набрасываться на нее, как маньяк. Вернее, очень даже хотел. Только боялся напугать.
Когда я уже готов был протянуть к ней руки, ее ладонь уперлась мне в грудь и заставила остановиться:
— Извинись, — сказала она.
— За что?
— За то, что оскорблял меня в школе. Обращался со мной, как с грязью. За то, что на десять лет лишил меня моей семьи.
— Я прошу прощения за все то, что сделал с тобой в юности. Но теперь я вырос, и постараюсь искупить каждую свою ошибку. Теперь твоя очередь. Извиняйся.
— За что?
— За то, что была так горда. За то, что никогда ни о чем не просила. За то, что не дала мне шанса извиниться раньше.
— Извини, что не помешала твоей глупой голове взять верх над сердцем.
Я опустился на колени и прижался лицом к темному пушку внизу живота.
ЛИНА
После безумно суматошных, безумно страшных, безумно счастливых первых дней в Лобо-дель-Валле наступила неделя тишины. Тело Элис ван Хорн Говард, накачанное формалином, лежало в похоронном бюро. Сама она то ли бродила неизвестно где, то ли действительно решила упокоиться, не дожидаясь, пока ее гроб спустят в семейный мраморный склеп и оставят там в тишине и темноте.
Алфредо сказал, что такое поведение очень необычно для леди. Обычно покойницы интересуются тем, кто и какими словами провожает их в последний путь, в чем приходят на похороны их подружки и все такое.
— Хотя после того скандала, когда законная жена адвоката Хосе Баэса явилась на его похороны в красном платье и несколько раз пыталась прорваться к гробу, чтобы плюнуть ему в лицо, ничего по настоящему интересного больше не происходило.
— За что это она его так?
— За дело, дорогая моя. Учитывая, сколько внебрачных детей наплодил ее благоверный, от оставленного им состояния ей достались только рожки да ножки. Собственно, с тех пор в Лобо-дель-Валле и завелась традиция не оглашать завещания до дня похорон.
Итак, до момента, когда станет окончательно известна судьба империи ван Хорнов и обещанных койотам земель, оставалась неделя. Весь день Вилд был занят с бухгалтерами и юристами «Ван Хорн Мобил», которые сновали по Логову, как стаи термитов, так что я предпочитала проводить все свободное время со своей семьей.
Зато поздно вечером я возвращалась обратно, туда, где сразу же за порогом меня подхватывали горячие сильные руки, чтобы стремительно переместить в спальню на втором этаже. Душ, постель, диван у окна, комод в углу, ковер на полу гардеробной, затем снова постель, и, наконец, совершенно опустошенная и надежно спеленутая руками и ногами Джокера, я засыпала у него под боком. До утра он лежал неподвижно и тихо, уткнувшись носом в мои волосы, словно и во сне не мог надышаться мной.
Тем временем в город съезжались представители самых старых и богатых семей Соноры. В долине вот-вот должен был появиться новый хозяин, и никто не хотел пропустить это знаменательное событие.
На улицах Френч Картье было не протолкнуться от дорогих автомобилей, по вечерам в ресторанах на набережной Баттери публика безжалостно слепила друг друга бриллиантами в запонках и на лебединых шеях. Даже в магазине, с которым Анна сотрудничала последние пять лет вся ее коллекция была до последней нитки раскуплена под снисходительное «забавно», «о, это что-то новенькое» и «пожалуй, возьму для дочери».
Желая избежать всей этой суеты, я отсиживалась в Южном районе у мамы и не знала, что в Лобо-дель-Валле приехал Робин Келли, пока он собственной персоной не объявился на крыльце нашего дома.
Я закончила вымешивать тесто для шоколадного бисквита и, прежде чем перелить его в доставшуюся еще от бабушки форму, сунула палец в густую сметанообразную массу. Отлично. Перца в самую меру. В последние дни я сыпала перец — острый чили, душистый кайенский, сладкую паприку — в любое тесто, за которое бралась. Определенно, Вилд ван Хорн наполнил мою жизнь новым вкусом.
О том, что скоро все это закончится, я старалась не думать.
В дверь позвонили.
— Я открою, — Анна прошлепала босыми ногами по нашему узкому коридорчику.
За звуком открываемого замка последовала довольно долгая пауза. Ни о чем не беспокоясь, я поставила форму в заранее разогретую печь и заметила на часах время. Когда Анна открывала дверь вот в таком виде — в коротко обрезанных джинсах, широкой, открывающей одно плечо, майке и с перекинутой на плечо гривой спутанных волос — посетители-мужчины зависали минуты на две, не меньше. Даже наш почтальон так и не смог привыкнуть к этому душераздирающему зрелищу. Хоть и старался заходить почаще. Наверное, тренировался.
— Лина, это к тебе. — Крикнула из коридора Анна. — Твой бывший. Впускать?
Сердце ухнуло в живот. Я готовилась ко встрече с Робом, но не ожидала, что это случится так внезапно.
Робу шло быть богатым и успешным. Красивый, веселый и жизнерадостный парень из моей юности превратился в мужчину, устоять перед которым смогла бы только парализованная мумия. Уверена, что все остальные женщины совали ему свои сердца в карман пачками.
Правда, его несколько портили покрасневшие глаза под набрякшими веками. И трехдневная щетина. И еще ему хорошо было бы постричься. Вчера.
И все же он улыбался той самой самоуверенной улыбкой я-здесь-самый-крутой, с которой, кажется, все Горячие стволы явились на свет из утробы матери.
— Входи, Роб, — пригласила я.
Анна посторонилась, затем пожала плечами и ушла в дом. Молчание затягивалось. Он тупо пялился на домотканые коврики. На большой шкаф из цельного дуба, который Анна откопала на какой-то гаражной распродаже, очистила от бесчисленных слоев масляной краски, а потом декорировала обойными гвоздиками и расписала кечуанскими узорами. На охранные талисманы.
