— Что делает убийство непреднамеренным.
— Верно.
— А как тогда пристегнуть к этому явно заранее спланированную схему побега Дженнингса? И где, собственно, он дразнил и провоцировал Хедли?
— Да где угодно.
— Хедли был убит наверху, у себя в спальне.
— Если они ссорились и один вдруг бросился наверх, другой мог просто последовать за ним. Ссоры иногда перетекают из комнаты в комнату. Или, скажем, Хедли побежал наверх, чтобы взять ключ и запереть дверь за ушедшим Дженнингсом, а тот затаился в ванной?
— Не получается. Хедли был раздет.
— Ладно. А что, если это самое прошлое имело голубоватый оттенок, — Трой сделал оскорбительно жеманный жест, — и они собирались в последний раз потрахаться в память о прежних днях?
— И на чем же основано это ваше предположение? — спросил Барнаби.
Трой тут же возмущенно выпятил подбородок и угрюмо уставился на носки своих начищенных до блеска ботинок.
— Я вовсе не собирался уличать вас в чем-то плохом, сержант.
— Конечно, сэр, — буркнул сержант. Да, как же, не собирался!
— Но не следует делать слишком поспешных выводов. И слишком легко принимать на веру некоторые теории. Особенно ту, которая так мила вам.
Трой не ответил, но еще крепче поджал губы.
— Вам надо научиться спорить с самим собой. Если окажетесь правы, это только укрепит вашу позицию, если нет — не будете потом выглядеть глупо.
— Да. — Трой поднял голову, его лицо прояснилось. — Так-то оно так, но что касается Дженнингса… Вы не можете не признать, что тут все очевидно.
— Возможно, — кивнул старший инспектор, — но я привык не доверять тому, что мне подают на блюдечке. Итак, ваши выводы, сержант?
— Вопрос остается открытым. — Трой очень старался выглядеть вежливым и почтительным, но, скорее, имел вид человека, страстно желающего покурить.
— Оперативники вернулись?
— Пижон и его напарник едут.
— «Пижона» зовут инспектор Мередит, сержант.
— Постараюсь запомнить, сэр, — ухмыльнулся Трой.
— Через полчаса — разбор полетов.
Рекс сидел перед своим бюро и смотрел на пустые полки, где обычно хранился его неприкосновенный запас. Чипсы, печенье (сладкое и соленое), шоколад, карамельки, маринованный лук — он все это съел. Ну, Монкальм помог, конечно.
Остались три упаковки шоколадного драже в цветной сахарной глазури. Рекс поддел белый диск пластиковой крышки желтым ороговевшим ногтем. Пес разинул пасть, пуская слюни. Рекс забросил в пасть горсть конфет. Челюсти сомкнулись. За одним-единственным перетирающим еду движением последовало шумное сглатывание, и пасть снова раскрылась. Потрясающе. Это все равно как на фабрике загружать бункер машины. Он закрывается, перемалывает загруженное, выгружает дальше, снова открывается. Закрывается, перемалывает, выгружает, открывается. Открывается…
Легкий воздушный венчик волос поник. Рекс взял было вторую упаковку, но отвлекся, долго и рассеянно смотрел на задернутые шторы. Он решительно не знал, чем заняться. У него не было сил на завоевание Византии. И на чтение карты. Притворяться, будто пишешь заявки на солонину и галеты в своем линялом блокноте каптенармуса, тоже было невмоготу. И чистить медали не хотелось. Даже «Словарь оружия и военных терминов» впервые не вызвал никакого интереса. Рекса терзало убийственное раскаяние.
«О, если бы, — мысленно сокрушался он, — я постучал тогда в дверь и продолжал бы стучать, пока не открыли бы. Или, обогнув дом, зашел бы внутрь через кухню. Все что угодно было бы лучше, чем сбежать, как трусливый заяц. Десятилетние мальчишки-барабанщики на поле боя вели себя храбрее, чем я». Рекс со стыдом вспоминал, как постеснялся постучать в дверь, проявить настойчивость. И вот из-за этой дурацкой конфузливости погиб человек.
О, если бы вернувшись к себе, в «Бородино», он с кем-то поговорил… С кем угодно. Джеральд понял бы, что только забота о нем побудила Рекса нарушить обещание. Или он мог позвонить Джеральду из автомата. И почему, ну почему, возвратясь домой, он не взял с собой Монкальма? Тот по команде стал бы лаять, рычать, прыгать на дверь, пока кто-то не вышел бы. Уж пес не сбежал бы, встретив препятствие на своем пути.
Но самый трудный вопрос, самая острая заноза в сердце: почему он дал себя обмануть, почему так быстро поверил улыбающемуся, приветливому Максу? Тот пил, болтал с членами кружка и, казалось, был дружелюбно настроен к Джеральду.
Казалось… Это только казалось… Теперь, оглядываясь назад, Рекс понимал: Макс мог почувствовать, что за ним наблюдают, и просто прикидывался добреньким. Возможно, к тому времени, когда Рекс вернулся, Джеральд был уже совершенно беспомощен, раненый или связанный, с кляпом во рту. Лежал, невидимый Рексу, и молил Бога о том, чтобы кто-нибудь пришел и спас его от coup de grâce
[39].
Прошлой ночью Рексу приснился кошмар. Он смотрел в окно кухни «Приюта ржанки», охваченный жутким предчувствием: сейчас, вот сейчас произойдет нечто ужасное. У себя на кухне Джеральд делал сэндвич. Положил на стол кусок белого хлеба размером со столовую тарелку, взял ступку и высыпал в нее все таблетки из большого коричневого пузырька. Рекс понимал, что доза смертельная. Джеральд растер пестиком таблетки в порошок, посыпал им ломоть, накрыл вторым ломтем. Меряя шагами кухню, он ел, очень быстро, запихивая сэндвич в рот, подталкивая костяшками пальцев корочки. Рекс стучал в окно, но стекло, странно податливое, просто выгибалось под его рукой, а потом беззвучно выпрямлялось. Джеральд между тем поглощал свой сэндвич, и кожа его становилась красной и глянцевитой, как свежий слой масляной краски.
Рекс содрогнулся. Он очень замерз. Пора было ложиться спать, но он забыл налить грелку и включить маленький обогреватель в спальне. Он почувствовал, что рука его лежит на голове Монкальма. Морда у пса была все еще мокра от слюны, он тыкался носом в колено хозяина.
Рекс откупорил две последние упаковки драже и поделился с собакой, думая о том, с каким облегчением проговорил бы вслух все эти горестные размышления. Но нельзя отягощать бесхитростный собачий ум такими заботами. Монкальм только расстроился бы из-за печальных событий и неспособности помочь.
И кроме того… Рекс медленно и с трудом поднялся. Кроме того — и это самое главное, — он не вынес бы, если бы собака узнала, что ей следует стыдиться своего хозяина.
Эми томилась у каминной решетки, держа в руках единственное свое утешение — гофрированный веер из малинового пергамента. Гонория сидела за письменным столом, неестественно прямая, словно прикованная к креслу, и при свете старой лампы на шарнирной ножке с кремового цвета металлическим колпаком изучала страницу с четырьмя гербами.
Книгу прислали из лондонской библиотеки. Это стоило немалых денег, но требовалось для работы, а потому не расценивалось как расточительство, вроде расходов на шариковые ручки и копирку для Эми. Пачка копирки стоила два шестьдесят пять и, поскольку Эми нечасто ею пользовалась, не должна была кончиться никогда.
