— Смотря какое это было преступление, — возразил Барнаби. — В наши дни почти все, за исключением сексуального насилия над детьми, животными и, возможно, музыкальными инструментами, только повысит рейтинг писателя. И следовательно, продажи.
— Значит, вы считаете, — обратился Трой к инспектору Мередиту, — что Хедли попытался шантажировать Дженнингса, а Дженнингс решил убить его, чтобы избежать разоблачения?
— Полагаю, сержант, это возможно, да.
— Тогда зачем, — продолжал Трой, стараясь не выдавать своего ликования, но не имея сил скрыть победные нотки в голосе, — он попросил Сент-Джона ни под каким видом не оставлять его с Дженнингсом наедине?
— Чтобы нарочно направить по ложному следу. — И снова невысказанное «разумеется». — Это был отвлекающий маневр. Дымовая завеса.
— Что-что? — с веселым недоверием спросил Барнаби. Аудитория, получив разрешение свыше, тихо захихикала. — Похоже, вы недавно пообщались с Агатой, Йен. Или посмотрели фильм про Пуаро по телевизору? Так, — продолжал он. — Если ни у кого больше нет занятных фантазий, думаю, мы на этом закончим. Соберемся завтра в девять утра, если не случится чего-то непредвиденного. Мередит, задержитесь на пару слов.
Комната опустела. Явилась ночная смена. Трой зашел в кабинет шефа за своим пальто, а несколько минут спустя, все еще удовлетворенно улыбаясь, к нему присоединился Барнаби. Они оделись и, подняв воротники, вышли из здания участка, направляясь к стоянке. Трой сказал:
— Я не сразу взял в толк, о чем он вообще говорит… Сперва подумал, что пилигримы — это птицы.
— Это те, кто странствует.
— Почему бы так и не сказать?
— А!.. В этом вся прелесть высшего образования, сержант. Никогда не используй простое слово, если есть сложное.
— А кстати, какая именно у него специальность?
— Геология, по-моему.
— Вот оно что. — Трой как-то сразу успокоился. — Геология, значит. — Он открыл перед Барнаби ворота, ведущие на парковку. — Знаете что, шеф?
— Что?
— У него отвратительный фурункул сзади на шее.
— Правда? — Барнаби и его оруженосец весело переглянулись.
— Спокойной ночи, сэр.
— Спокойной ночи, Гевин.
Барнаби на секунду задержался у своего «Ориона», посмотрел на небо, полное холодных, неприветливых звезд. По ним сразу видно, что они всё про тебя знают. Когда он добрался домой, в Арбери-Кресент, пошел снег.
Между строк
Джойс Барнаби, уютно укутанная в халат из узорчатой махровой ткани, стояла у плиты и кропила поверх разбитого на сковородку яйца топленое свиное сало, которое расползалось белыми нитями по яркому оранжевому желтку. Конечно, это было против правил: яйцо следовало сварить, а затем очистить от скорлупы, но вчера Том пришел такой уставший, что отказался ужинать, поэтому сегодня ей захотелось его побаловать. Поджаренный бекон был очень постным, и Том уже съел кашу — овсянку с отрубями, призванными понизить уровень холестерина в крови и напитать организм витамином В.
— О боже, кот!
Килмовски, который более чем плотно позавтракал, выкатился из комнаты в кухню, вцепился коготками в полу халата Джойс и карабкался к источнику соблазнительного запаха.
— Отцепись… О-о! Больно же! — Она отцепила котенка, выложила еду на теплую тарелку и понесла мужу.
— Слава богу, нас уже нет на первой странице, — сказал он, складывая «Индепендент». — Мы бы и не попали на нее, если бы не Дженнингс.
— Наверняка он видел газету. Может быть, свяжется с вами сегодня.
Барнаби ничего не ответил. Он со страхом смотрел на свой завтрак:
— Сегодня разве не сосиски?
— Сосиски в воскресенье, — она ткнула пальцем в меню, прикнопленное к кухонной «доске объявлений», — но тебе и в воскресенье не стоило бы есть ни одной.
— Одна?!
— Если повезет.
Он взглянул на нее сурово:
— Обойтись можно без кого угодно, Джойс.
— Серьезно? — Его жена взяла кофейник.
— В Древней Греции за два копья можно было выменять рабыню.
— А в Арбери-Кресент жены, которых не ценят, поступают в Открытый университет
[44]. И сбегают с преподавателями.
— Ненавижу эту гадость, — он намазывал на тост нечто мучнистое, сывороткообразное. — Не зря они утверждают, что она «практически свободна от жиров». Тот, кому удается удержать ее в себе, поистине святой.
— Не ной.
— Смесь велосипедной смазки, сиропа от кашля и рыбной пасты.
— Кики? — Джойс прищелкнула языком, села и качнула шарик от пинг-понга, подвешенный на веревочке к спинке ее стула. — Кис-кис-кис!
— Пять минут назад ты требовала, чтобы он отстал от тебя.
— Ой, смотри, Том! Смотри, как он играет. — Она захлопала в ладоши от радости.
— Только пусть держится подальше от моего бекона.
— Он мурлычет.
— Конечно, мурлычет — он же кот. А ты думала, что он будет делать? Исполнит хор из «Риголетто»? — Барнаби сердито посмотрел на жену. — Он здесь только до их возвращения.
— Я знаю. — Джойс налила ему кофе. — Ну почему ты такой злой? В конце концов, я не виновата, что, начав есть, ты уже не можешь остановиться.
— Спасибо, — Барнаби взял чашку. — А ты почему не завтракаешь?
— Я съем что-нибудь потом.
И она неловко помешала свой кофе левой рукой. За ее правую руку уцепился Килмовски, маленькая встревоженная муфточка с широко раскрытыми глазами. Его шелковое пузико, наполненное молоком, сильно выпирало.
— Ты только посмотри на него! Он же битком набит едой!
— Том?
— М-м, — промычал он, угрюмо дожевывая последнюю корку.
— Ты не нарушаешь диету?
— Нет.
— Я имею в виду, когда ты на работе.
— О боже, Джойси, ну не пили меня!
— Это важно. Ты ведь помнишь, что тебе сказали врачи.
— М-м-м. — Он допил кофе и, сопя, поднялся. — Что у нас сегодня на ужин?
— Печень барашка с травами и грибами.
— Не забудь купить свежего майорана.
В прихожей с коврика у двери на Барнаби глядела дочь, суровая и красивая, в белом чепце и строгом пуританском платье. Он поднял с пола журнал с телепрограммой, отдал жене и поцеловал ее на прощанье.
— Будь осторожен за рулем, дорогой.
