Разумеется, ей слишком мало лет, чтобы она помнила первый сериал, и слишком много, чтобы заинтересоваться ремейком. Зачем он это сказал? Вот глупость. Еще решит, что он полный кретин.
Эди раскачивалась под музыку, закрыв глаза. Изгиб спины так изящен, вся она так податлива на вид. И в то же время вся — стальная пружина. В лакированных туфельках на каблуках, которые ей чуть-чуть великоваты. «Наверно, мамины», — подумал Брайан, и эта мысль вызвала у него прилив нежности. Он храбро включился в танец, неуклюже переминаясь с ноги на ногу и прищелкивая пальцами, не в такт. Музыку он чувствовал даже хуже, чем диалог.
— Еще выпить? — Она остановилась.
— Да нет, лучше не надо. Спасибо.
— Тогда садитесь.
Брайан огляделся. Единственное в комнате кресло было завалено видео- и аудиокассетами, рваными колготками, бесплатными газетами, и на всем этом чудом держалась тарелка с остатками томатного соуса и подсохшим яичным желтком. Брайан уселся все на тот же диван.
Здесь тоже было полно всякого мусора, но Эди сгребла его и выбросила за спинку. Для этого ей пришлось встать на колени и потянуться вперед, тесная юбка так облепила ее, что Брайан увидел ложбинку между ягодицами. Его немедленно бросило в жар, что он приписал избытку тепла от электрокамина.
— Итак, юная Эди, — да, держаться легко и непринужденно, — чем я могу помочь?
Она плюхнулась на диван рядом с ним.
Ну что ж, и правильно. Ничего такого в этом нет. С чисто практической точки зрения это единственное нормальное место, где можно сесть. Нет никакого смысла садиться за несколько миль от него в шаткое кресло. Если это просто консультация, а судя по всему, так оно и будет, подобная доверительная близость очень важна.
Хорошо бы только он мог ее услышать, слишком уж громко играет музыка. От этого драйвового бита у него череп раскалывался. Он бы с удовольствием попросил приглушить, а то и выключить музыку, но боялся, как бы его не сочли душным дяденькой средних лет.
Эди устроилась на диване, поджав ноги. На ее блестящих черных колготках пошла стрелка, она начиналась на левом колене и уходила вверх, под юбку леопардовой расцветки. Брайан с трудом оторвал взгляд от спущенной петли и приструнил распалившееся воображение, которое уже рисовало ему место, где стрелка кончалась. Потом он снова спросил Эди, что ее беспокоит и чем он может помочь.
Он сказал это очень тихо, зная, что она не услышит, и, к его облегчению, план сработал. Эди встала и выдернула из розетки вилку магнитофона. Огненные цветы на телевизоре тоже поумерили свое сверкание, превратившись в пыльную, бесцветную пластмассу.
— Я хотела сказать… — Она снова села. Неужели на сей раз действительно чуть-чуть ближе к нему? — Я никогда не соберусь с духом, чтобы выступать перед всеми этими людьми.
— Конечно соберешься. Стоит только выйти на сцену, и волнение пройдет. Поверь мне, я знаю.
— И потом, произношение у меня… Небось, она не так говорила. Как настоящий секретарь.
— Твой выговор как нельзя лучше подходит для этой роли.
Еще не завершив своей мысли, он уже понял, что дал маху. Героиня, о которой шла речь, неряшливая, грубая наркоманка, потаскуха, жила на пособие по безработице и обделывала разные делишки в перерывах между торговлей телом. Типаж не очень далекий от покойной тетушки Дензила, которая, если верить племяннику, вошла в историю медицины, издавая предсмертные хрипы вагиной.
— Честно говоря, — пальцы ее правой руки, лежавшие до сих пор на подоле юбки, нырнули под юбку и пропали, — мне эта роль трудно дается. У меня от нее прям титьки зудят. Понимаете, о чем я?
— Прр-ш… — Брайан, загипнотизированный странными движениями под юбкой (она что, гладит себя? чешет живот?), проскрипел: — Прошу тебя, Эди, давай-ка выясним, почему она тебя так раздражает, о’кей? Итак, не задумываясь, раз, два, три — почему?
— Она делает вид, что не запала на Мика, а видно же, что она просто тащится от него. Я бы… я бы просто подошла к нему и так и сказала.
— Ах, да ведь в этом же и вся прелесть игры на сцене, — несмотря на комок в горле, он нашел слова, — в возможности пожить, хотя бы временно, жизнью человека совершенно на тебя непохожего. Понимаешь, Эди, в этом и смысл искусства. Сублимировать грубую действительность.
— Вы очень глубокий человек, Брайан.
Брайан, глубокий почти как презерватив, хотя и не такой полезный, с притворной небрежностью пожал плечами.
— Но когда вы кончите сублимировать, — продолжала Эди, — разве не окажетесь опять там же, откуда начали?
Столкнувшись с таким потрясающим аргументом, Брайан потерял дар речи. Эди некоторое время смотрела на него с надеждой, а потом, разочарованная, отвернулась в печали.
Боже, какие стыдные картины теснились в его воображении, когда он созерцал ее изысканный профиль! У нее в ушах на золоченых жердочках сидели два крошечных попугайчика. Деревянные ярко раскрашенные птички. Над одним из них красовался знак вопроса из всех этих штифтов и гвоздиков, вставленных в проколотые дырки. Все это вызывало у Брайана ненасытное желание. Ему нужно было теребить, покусывать, целовать изувеченную мочку. Он крепко сцепил руки, зажав их между колен.
— Ваша жена знает, что вы здесь, Брайан?
— Нет. — Он изобразил удивление, давая понять, каким странным находит подобный вопрос. — Ее не было дома, когда я уходил. Но я часто отлучаюсь по разным школьным делам. И не всегда сдаю адреса и явки.
— Наверно, это так клево — быть женатым. Иметь свой собственный маленький домик, семью…
— Не верь этим глупостям. — Брайан хихикнул несколько раз, игриво, но и немного печально. — Семейная жизнь может убить мужчину.
— Но вы-то живы.
— Мертвый. Внутри.
Он немедленно пожалел о своих словах. Одно дело — держаться с ней на равных, когда репетируешь. Тут можешь быть сколь угодно открытым. И совсем другое — открывать интимные, хуже того, довольно неприглядные стороны своей личной жизни. Брайану никогда раньше не приходила в голову мысль, что его скорее полюбят, если он покажет глубокое недовольство собственной жизнью и зависть к чужой, отбросив бодрый покровительственный тон, которого держался до сих пор.
— О, Брай… — Эди вздохнула и сочувственно положила руку в кольцах ему на колено. — Мне так жаль.
Брайан вздрогнул. Во рту у него было сухо, как в пустыне. Он скосил глаза на неаккуратно подстриженные и покрытые цикламеновым лаком ногти.
— Все это строго entre nous
[53], Эди.
— Что «ну»? — не поняла она.
— Я не хотел бы, чтобы ты кому-нибудь об этом рассказывала.
— Да за кого вы меня принимаете? — Так же быстро, как наклонилась к нему, она отпрянула, ее юное лицо мгновенно стало холодным. — Как-то странно вы понимаете себе дружбу.
