И в этом не было вины Ральфа, хотя в глазах людей он, возможно, выглядел неудачником. Когда Эми познакомилась с ним, он был моряком, и она часто думала, что, бросив службу, он совершил ошибку. Но Ральф беспокоился, что оставляет ее одну так надолго, а она, конечно, ужасно по нему скучала. Особых дарований у него не обнаружилось, он был неглуп, но так и не нашел дела, для которого был предназначен. От родителей Гонории достался дом и небольшая годовая рента, а Ральф открыл букинистический магазин. Все кончилось провалом, как и другие его безумные затеи: выращивание олив на греческом острове Эвбея, изготовление рамок для картин в Девайзесе. В конце концов, истратив все деньги, они купили в Андалусии крошечный домик с акром каменистой земли и стали, так сказать, бороться за независимость. Именно тогда у Ральфа обнаружились первые признаки рака, который потом и свел его в могилу.
Хватит! Хватит! Эми выкрикивала это слово, усилием воли отбрасывая воспоминания о любимом муже, маленькой, плохо оснащенной испанской больнице, появлении разгневанной Гонории и ужасном возвращении домой самолетом. Если она хочет вырваться из своей теперешней жалкой жизни, вряд ли ей стоит бесконечно копаться в прошлом.
Она достала со шкафа шляпную коробку, вынула рукопись и перечитала последние три страницы, чтобы привести себя в нужное настроение. И не то чтобы осталась недовольна. Текст показался ей крепким, и она очень постаралась не допускать даже намека на иронию. Но как это будет выглядеть на придирчивый взгляд издателя крутого чтива?
По крайней мере, на этот раз — «Ползунки» были ее третьей попыткой — она правильно выбрала социальную среду и обстановку. Сначала, когда Сью сказала, что вернейший способ заработать кучу денег — это написать роман в жанре «обнимашки и покупки», Эми неправильно все поняла. К ее героине Дафне, регистратору в стоматологической клинике, робко подкатывал студент-богослов, и все это — пока та выбирала цветную капусту в «Теско». Теперь, стильно переименованная, героиня проворачивала сомнительные делишки в Гонконге.
Эми грызла в задумчивости колпачок шариковой ручки. Сначала ей казалось, что написать роман проще простого. Всякие забавные фразы так и лезли в голову. Меткие, сочные, бьющие не в бровь, а в глаз. Но когда пришло время нарушить пугающую белизну чистого листа, оказалось, что всем этим фразам нет места в реальности, которую она изображала.
А интимные сцены? Пишутся с большим удовольствием. Но так тяжело вплетаются в сюжет. Эми уже подумывала, а стоит ли вообще этим заморачиваться. Почему бы читателю не купить все в кусках — как конструктор в красивой коробке — и не составить собственный сюжет? Покупают же люди, в конце концов, сборную мебель. А издатели должны бы приветствовать все оригинальное.
Эми посмотрела на часы и ахнула. Прошло полчаса после ухода Гонории. Вместо того чтобы потратить это время на работу во имя светлого будущего, она убила его на печальные воспоминания. И Эми схватила ручку.
«„Черт, черт, и еще раз черт!“ — выругалась Араминта, дрожащими губами прочитав факс от Бёргойна».
Гонория катила на велосипеде вдоль Зеленого луга, безлюдного и обманчиво великолепного. Губы ее свирепо поджались при виде одинокой банки из-под кока-колы, кротко лежавшей на боку под доской объявлений. Имея вес в приходском совете, Гонория боролась, и весьма успешно, с попыткой установить здесь — или хотя бы где-то поблизости — урны для мусора, которая непременно нарушила бы совершенство зеленого овала. Но перед лицом столь отвратительного варварства ей, пожалуй, стоило пересмотреть свою позицию.
Несомненно, возмутивший ее предмет выбросил кто-то из жителей муниципальных домов. Хотя эти огромные шлакоблочные строения возвели — и совершенно правильно, по мнению Гонории, — на самом краю деревни, живущие в них парии, похоже, думали, что могут расхаживать повсюду, вопя, оглушая окрестности музыкой и с ревом разъезжая на своих отвратительных мотоциклах. Летом они прямо-таки наводняли луг, собираясь посмотреть на игру в крикет, устраивая пикники, прикатывая детские коляски и расстилая на траве свои отвратительные клетчатые пледы. Ее бы воля, дюжину — или сколько их там — муниципальных домов обнесли бы колючей проволокой и вдоль нее ходили бы патрули.
Гонория свернула к дому Лоры, подъехала, затормозила, спустив одну полную ногу, слезла. Прислонив к гаражу свой старый велосипед с прямым рулем, полукружием желтой клеенки на заднем колесе и обтрепанной плетеной корзиной на багажнике, она постучала в дверь.
Гонория явилась по приглашению. По ее заказу Лора подыскивала каменную скульптуру, способную украсить аллею клематисов в саду Гришэм-хауса. Вчера вечером Лора позвонила и сказала, что прибыл каталог будущей распродажи в Вустере, там есть фотографии очаровательных фигурок. Может быть, Гонория зайдет взглянуть? Лора предложила встретиться на следующий день за вечерним чаем, она закроет магазин пораньше.
Гонория снова постучала, но ответа не дождалась. Тогда она подняла наружную задвижку, очень старую, в форме сердца, из отполированной временем латуни, с ручкой в виде львиной лапы, и дверь открылась. Было тихо, если не считать тиканья Лориных антикварных напольных часов черного дерева. Гонория заглянула поочередно в две крошечные комнатки, выходящие в прихожую, потом двинулась, беззвучно ступая по толстому вишневому ковру, в сторону кухни. Подойдя поближе, она услышала странные звуки — дрожащее, прерывистое дыханье, как будто кого-то немилосердно трясли за плечи.
Гонория помедлила — не из опаски, а из врожденного отвращения к ситуациям, выходящим за рамки принятых условностей. Не дай бог случайно сунуть нос в чужие дела — они вызывали у нее брезгливость, граничащую с омерзением.
Она решила лишь слегка приоткрыть дверь и посмотреть, что за ней происходит. К сожалению, дверь заскрипела. Громко. Лора сидела за кухонным столом, уронив голову на руки, и плакала. Услышав скрип, она подняла голову. Две женщины в упор смотрели друг на друга. Гонория поняла, что назад пути нет.
Лора, вероятно, плакала уже несколько часов. Гонория так привыкла к ее умело накрашенному лицу, к холодной отстраненности, с которой Лора взирала на окружающий мир, что сейчас едва узнала ее. Глаза еле видны, щеки опухли и покраснели, влажные волосы торчат как попало. И все еще в халате!
Напрягшись от едва сдерживаемого осуждения, Гонория мучительно искала, что сказать. Отделаться одним «простите» и удалиться было решительно невозможно. Это выглядело бы ужасно бездушным, и хотя Гонория действительно была ужасно бездушна, она вовсе не желала выставлять данное обстоятельство напоказ. «Честное слово, — злобно подумала она, — если люди позволяют себе так распускаться, им следовало бы, по крайней мере, делать это за закрытыми дверями».
— Дорогая, — сказала она, и это «дорогая» выговорилось таким неловким, как будто у нее был плохой зубной протез, — что случилось?
После долгой паузы Лора ответила, как почти всегда отвечают в подобных обстоятельствах:
— Ничего.
Испытывая могучее искушение сказать: «Ну, тогда все в порядке» — и уйти, Гонория спустилась в кухню по двум отполированным каменным ступенькам и подкатила к себе по голубым плиткам стул на колесиках.
