— Боже мой! — Дженнингс гневно вскочил, как будто на него накинулись с кулаками. — Если с ней кто-нибудь попробует обращаться так, как со мной сейчас, я сверну ему шею!
— Сядьте.
— А мне больше нравится стоять. Полагаю, я имею право стоять, если я хочу? — Он некоторое время сверкал глазами на полицейских и отчаянно размахивал руками. Потом сел, до странности напряженно, на самый кончик стула, как будто подчеркивая временный характер своего пребывания здесь.
— Поставьте себя на наше место, мистер Дженнингс, — произнес старший инспектор, и хотя слова его можно было истолковать как примирительные, в голосе не звучали мирные нотки. Интонация была ровная и холодная. — Известно, что Хедли боялся вас. Боялся до такой степени, что попросил защиты, пусть и у человека слишком слабого, чтобы его защитить. Несмотря на это — и благодаря вашим уловкам, — он все-таки попадает в положение, которого всеми силами стремился избежать. На следующее утро его находят мертвым, а вы — последний, кто видел его живым, — исчезаете. Предварительно солгав жене о том, куда направляетесь. По какому-то уж очень прихотливому совпадению вы оказываетесь в коттедже у черта на куличках, и коттедж, видите ли, отрезан от всего окружающего мира. Послушайте, вы действительно думаете, что мы вчера родились?
Дженнингс молча выслушал это бесстрастное подведение итогов и некоторое время молчал. Потом заговорил, нервно и как-то неуверенно:
— Да, я понимаю, как странно все сошлось против меня. Но сам по себе, к несчастью, ни один из перечисленных вами фактов не доказывает моей вины. Разве все это не косвенные улики?
Он был прав, но поскольку Барнаби руководил не общественным туалетом, а отделением полиции, он вовсе не собирался облегчать подозреваемому жизнь, а потому вместо ответа лишь мягко улыбнулся и опять перевел разговор на прошлое:
— Даже если невероятно растянуть границы возможного и признать, что все это — случайные совпадения, остается ваше давнее знакомство с Хедли. Я надеюсь, вы больше не станете утверждать, что знали его очень поверхностно?
— Наше прошлое знакомство не имеет отношения к делу. Даю вам слово.
— Боюсь, я не могу доверять вашему слову, мистер Дженнингс. И даже если то, что вы говорите, правда, все равно вы — единственный известный нам человек, знающий что-то о прошлом Хэдли. Я уверен, вы не захотите намеренно чинить препятствия расследованию.
— Естественно, не захочу.
— Особенно если учесть, что помогать нам всеми доступными способами и в ваших интересах.
— Да, я это понимаю.
Его подвижное лицо выдавало напряженную работу мысли. Барнаби следил за тем, как он взвешивает и высчитывает, прикидывает, что вот здесь есть шанс проскочить, а там — тупик, и все это — на фоне растущей с каждой минутой неуверенности. Словно бы наблюдаешь, как человек пытается читать карту в полной темноте. Наконец Дженнингс сказал:
— Хорошо. Но мне нужно покурить, умыться, что-нибудь съесть и выпить чашку приличного чая — если это был лучший кофе, который вы можете предложить.
Разговор возобновился через полчаса. Дженнингса сопроводили в мужскую уборную, где он ополоснул водой лицо, побрился и выкурил пару своих сигарилл. Трой с удовольствием согласился их попробовать, когда ему предложили, но был сильно разочарован. Горькие, а запах… бр-р… как у прелых листьев. Он выкурил половину, а остаток, вспомнив о хороших манерах, загасил в унитазе, прежде чем выбросить.
Когда все опять собрались в допросной, служащая полиции внесла поднос с сэндвичами, тремя чашками чая и графином свежей воды. Поднос был большой и явно не легкий, но Трой не сделал попытки принять его из рук женщины. Хотите равенства — получите! Поднос с тяжелым стуком утвердился на столе.
Дженнингс немного поел, выпил чаю и откинулся на спинку стула. Вид у него был уже не такой напряженный.
— Итак, — сказал он, — с чего мне начать?
— С начала, — ответил Барнаби, которого, судя по всему, не смутила безмятежность подозреваемого. Он чуть подвинул свой стул, чтобы оставшийся сэндвич оказался вне поля его зрения, потому что есть хотелось ужасно и сэндвич отвлекал бы его, — с того, как вы познакомились с Хедли.
— Хорошо. — Дженнингс помолчал, и лицо у него при этом было задумчивое и мрачное. И все-таки в его молчании чувствовалась какая-то странная радость предвкушения. Максу было приятно, что природный дар позволит ему с должным блеском поведать о жизни персонажа и предъявить разгадку его тайны. — Я познакомился с Джеральдом на вечеринке по случаю моего тридцатилетия. Одна девушка из «Бартса», где я тогда работал, привела его.
— «Бартс»? — переспросил старший инспектор. — Вы имеете в виду госпиталь Святого Варфоломея?
— Я имею в виду Би-би-эйч.
— А-а. — Эта аббревиатура ничего не говорила старшему инспектору.
— Рекламное агентство «Бартл, Богл, Хегерти». Я работал у них копирайтером. Снимал квартирку в Мэйда-Вейл
[63].
— И вы подружились?
— Не сразу. После той вечеринки я не видел его несколько недель. Потом мы с ним столкнулись — якобы случайно, но, как я потом понял, вовсе нет — у касс на станции метро Уорик-авеню. Я так и вижу, как он опускает монеты в автомат. Безупречные брюки из шерстяной фланели с идеально заглаженными стрелками, темно-синий блейзер, рубашка с открытым воротом и шейный платок. Ему еще и сорока не было, а выглядел он как актер, подобранный агентством на второстепенную роль полковника в отставке. Оказалось, что нам в одну сторону, и мы заговорили о литературе. Этой темы мы коснулись и в первый раз, когда только познакомились, но коротко, ведь это было на вечеринке. Джеральд посещал курсы писательского мастерства в городском благотворительном колледже для взрослых. Я же, как и почти каждый, кто работал в рекламе, бился над своим первым романом. Перед тем как выйти на Кензал-Грин, он спросил, не сможем ли мы и дальше видеться и беседовать.
Моим первым побуждением было отказаться. Мне кажется, бессмысленно обсуждать сам процесс письма. Это совершенно особенное и очень одинокое дело, и заниматься им надо в одиночку. Как плаванием и ездой на велосипеде. Но что-то в этом человеке заинтриговало меня. Я бы назвал это сосредоточенной осторожностью. Он был самый осмотрительный человек, которого я когда-либо видел. Поэтому я согласился, главным образом — из любопытства. Мне хотелось узнать о нем побольше.
Я предложил выпить, чтобы сделать общение непринужденным, и он, по-моему, очень обрадовался. Тогда мы провели вместе минут двадцать. Потом он сказал, что у него встреча, и убежал. Мы встретились еще несколько раз. Однажды пообедали у него дома. Совершенно бесцветная квартира в доме рядом с Вестминстерским собором. В основном говорили о любимых авторах. Он всегда подходил к литературе с чисто технической точки зрения. Считал, что книгу можно разобрать, посмотреть, как она сделана, а потом собрать что-то подобное. Как двигатель автомобиля. Загадочной природы литературы он не понимал совсем. Того, что лучшие произведения живут собственной тайной жизнью, которая просто проскальзывает у читателя между пальцев…
