Баба-яга так и не явилась, а, может, и правда не было ее на самом деле, только в сказках. Девочка осталась жить в доме на черных сваях. Пока с ней была куколка, она ни в чем не знала нужды. Куколка могла все. Одного она только не могла – сделать так, чтобы у девочки снова была мама. Даже в Сочельник, самый волшебный день года, когда сбывается всякое желание.
В Сочельник девочка идет в город искать подходящий дом. А потом просит куколку. И когда глаза куколки загораются, девочка думает, что вот на этот раз непременно все получится, она войдет и скажет «мама!», – и каждый раз случается какой-нибудь досадный пустяк, который все портит.
Девочка снова идет вдоль домов. Улица почти кончилась. На крыльце последнего дома появляется огромная корзина. Того, кто ее держит, почти не видно за переплетенными прутьями. Девочка знает, что это значит. Это значит, что кого-то послали среди зимы за подснежниками. Милую, добрую падчерицу выгнала из дому злая мачеха.
Очень жаль, что этот дом не подходит, ведь у него на двери такой красивый венок, и свечи-плошки горят по всему палисаднику. Но злая мачеха никак не годится в мамы. Ладно, хорошо, думает девочка. Если не заполучить маму, то хотя бы сестричку. Им было бы так весело в теплом зимнем доме на сваях. Вот сейчас эта девочка с корзинкой сойдет с крыльца и отправится прямо в темный лес, на верную смерть. Разве это плохо – спасти ее? Разве плохо – забрать у злой мачехи?
Почему ей раньше не приходило это в голову? Год за годом, сочельник за сочельником – она сочиняла сказки, в которых дети уходят в лес и погибают, а она занимает их место. Конечно же, у нее ничего не получалось, ведь это было бы совсем не доброе чудо, теперь она это понимает. Теперь все будет по-другому, думает девочка и смеется, и подходит к самому крыльцу, быстро рассказывая самую чудесную в мире сказку, про то, как среди зимы встретились две сироты, как они ушли вместе и как славно зажили в лесу в доме на черных сваях.
Глаза куколки загораются ярче, чем плошки в саду.
На крыльцо выходит женщина, берет у дочери корзинку.
– Давай-ка я ее понесу.
– А я что понесу? – спрашивает девочка.
– А ты понесешь конфеты. Мы зайдем по дороге к фрау Матильде, поздравим и подарим ей шоколадные шишки.
– Но мы же принесем веток?
– Конечно.
– Но у нас не будет шоколадных шишек?
– Как же у нас их не будет, когда мы купили три коробки? Одну отнесем фрау Матильде, две останется нам. Держи.
Мама отдает дочери коробку, перевязанную широкой золотой лентой, дочь обнимает коробку обеими руками. Они проходят мимо девочки с куклой. Девочка стоит за живой изгородью, не шевелясь и почти не дыша. А потом срывается с места и бежит, бежит к лесу, бежит изо всех сил.
Девочка возвращается в лесной дом. В окнах темно, на крыльцо нанесло снегу. Она бросает одежду в сенях и вбегает в стылую горницу. Соломенная кукла пучком торчит из ее кулака.
«Это все из-за тебя, из-за тебя, из-за тебя!» – кричит девочка и бьет куклу головой о стол. Солома так и летит. Девочка хватает спички, чиркает о коробок сразу тремя, сует их в темную пасть печи. Береста вспыхивает мгновенно, за ней занимаются мелкие щепки, пламя с ревом поднимается над поленьями. Тогда девочка с размаху кидает куклу прямо в печь. И захлопывает дверцу.
Бросив куклу в огонь, девочка плачет. Она плачет и плачет, уткнувшись лицом в медвежью шкуру, плачет горько и громко. В маленьком доме на черных сваях можно плакать вволю, не стесняясь никого, не ожидая, что кто-то услышит и придет. Можно плакать во весь голос, пока не устанешь настолько, что кончатся слезы. А еще девочка знает: если заснешь в слезах, то увидишь во сне маму. Не каждый раз, но часто. И она засыпает, с мокрым и опухшим лицом.
Вот тогда куколка выбирается из печки, целая и невредимая. И начинает хлопотать по хозяйству – все-таки Сочельник на дворе. Дом преображается. Полы светятся воском, в намытые окна заглядывает луна, из печи тянет вкусным духом. Совсем под утро куколка ставит в угол елку, наряжает ее орехами в золотой фольге, яблоками в карамели, конфетами в цветных обертках, добытой в городе мишурой. Закончив все дела, куколка повязывает себя красной ленточкой и ложится под елку.
Скоро ее девочка проснется.
Истории
Заказ
– На такие вещи должен быть заказчик, – сказал Игорь.
– То есть мне ты дракона не нарисуешь, – прищурилась Рада. – Потому что даром, да?
– Ты не понимаешь. Дело вообще не в деньгах, хотя кто ж от них откажется. Но должна быть поставлена задача извне, так, как я бы ее себе никогда не поставил. Должен прийти заказчик и заставить меня прыгнуть выше собственной головы. Должно произойти что-то помимо меня и сюжета, понимаешь?
– А я, значит, тебе эту задачу поставить не могу?
– А ты можешь? Ты не ставишь задачу, ты говоришь: – «нарисуй мне дракона», – и я рисую, я умею рисовать, запросто. Ты не говоришь «нарисуй мне гнев» или, скажем, «нарисуй мне алчность», ты говоришь «нарисуй мне дракона».
Рада поджала губы.
– Да, я говорю «нарисуй мне дракона», потому что я хочу дракона. Я не хочу гнев, я не хочу алчность, я хочу дракона. А если тебе это неинтересно, так и скажи.
– Я нарисую, – примирительным тоном сказал Игорь. – Просто я не об этом совсем.
Рада перешагнула лужу и взялась за ручку тяжелой двери. Верхняя часть двери была стеклянной, в частом свинцовом переплете, и сквозь стекло и решетку просматривались книжные стеллажи. Над дверью красовалась вывеска «Шекспир и компания», а на самой двери – картонка с надписью «Книжный клуб по средам. Ждем всех желающих». Обе были по-английски.
– Ну что, точно не пойдешь? – спросила Рада, обернувшись на него. Она хмурилась и держала голову немного вперед, словно собиралась таранить лбом что-то очень неподатливое. Игорь вздохнул.
– А давай пойду, – сказал он. – Что уж, раз до самых дверей дошел.
Идти в клуб ему не хотелось по очень простой причине: Радка болтала по-английски вполне свободно, а вот он понимал одно слово из четырех, а сказать мог и того меньше. А это значит, что он забьется в угол дивана с чашкой чая и будет в лучшем случае глубокомысленно мычать в ответ на обращенные к нему реплики. Рада пыталась его утешить тем, что Диана, хозяйка книжной лавки и клуба по средам, пять лет прожила в Москве, и, если что, можно и по-русски, но на клубные чаепития у Дианы собиралась местная англоязычная диаспора, а это означало, что русский будет неуместен.
Но уж лучше я посижу в углу пару часов, решил он. Жалко, что блокнота не прихватил, можно было бы порисовать.
На самом деле выяснилось, что действительно не понимает он только одного гостя, британца, симпатичного тощего старика, который не выговаривал половину согласных. У него были сильно отросшие седые волосы, желтые спереди от табачного дыма, и потрясающей красоты руки с узловатыми пальцами, они заметно тряслись, когда он брал чашку. Речь остальных была вполне разборчива, и через какое-то время Игорь поймал себя на том, что следит за беседой с веселым любопытством. Обсуждали все на свете: почему «корабль» в английском языке – женского рода, цены на съемное жилье, раннее жаркое лето, летучих мышей, и да, в том числе и литературу. Заслушавшись историей о том, как Эдгар безуспешно пытался избавиться от колонии рукокрылых в своем доме в Калифорнии, Игорь не глядя потянулся к чашке чая и только отпив, сообразил, что чашка не его. Он наливал себе черный, а в чашке был травяной. Он искательно обернулся – и увидел, как его чашку берет хозяйка и преспокойно допивает последние несколько глотков.
