Поставил перед Васькой еще одну чашку кофе, она только кивнула. Сказал ободряюще:
– Но ведь ты ее рисовала.
– Давно, – отозвалась Васька. – Я вообще рисовать бросила.
– Совсем бросила?
– Ну, ты же бросил?
– Я ювелиркой занялся. Пока не очень идет, но все-таки идет.
– Правда? – оживилась Васька. – А покажи!
– Потом как-нибудь. Ты дорасскажи, чем кончилось.
– Ну, чем-чем. Я им высказала. Что они тут все лопаются от собственной успешности, а я вообще ни с кем о своей пантере никогда не говорила, не то что задумывалась – а чем ее кормить. Она же выдуманная, кормить! Я ж думала, я хоть кому заикнусь – меня ж в психушку упрячут! Нельзя так с новичками, новичков учить надо, а не мордой по столу возить, ничего себе, «клуб всегда рад новым членам», да подавитесь вы своим членством!
Подумал: сказать ей, что он – это не совсем «ни с кем», но решил, что сейчас некстати.
– Козлы немытые, – закончила Васька и снова залпом допила чашку. Потом посмотрела на него, будто он был самым немытым из них, и тем же тоном поинтересовалась: – А ты что не заходишь? Давно уже не заходишь.
Сказал извиняющимся тоном:
– У меня ж диплом.
– С ювелиркой? – снова оживилась Васька.
Посмотрел на нее и соврал:
– Да. Приходи послезавтра, я тебе покажу. Придешь?
– Приду, – сказала Васька. – А имя ей я придумаю. Назову Лорой. Или Вуду.
Подумал: сказать ей, что имя должно появиться само? – и снова решил, что сейчас некстати.
Но попрощались тепло, и телефонами обменялись, и договорились на послезавтра к восьми у него в мастерской в гараже. Васька ушла, держа кисть на весу на уровне бедра – на загривке своей пантеры.
Посмотрел ей вслед, расплатился, достал записную книжку с адресом клуба. Среда, как раз подходящий день. Надо идти.
Думал: что я им скажу? Наверное, скажу: извините, пожалуйста. Понимаете, скажу я, у меня не было никого, кроме бабушки, со мной никто не дружил в детском саду, мне очень нужно было выдумать себе друга. Понимаете, скажу я, потом пришлось выдумывать ей дом и семью, потому что надо было идти в школу, а домой я ее привести не мог, даже придуманную. Понимаете, скажу я, в последнее время она совсем одичала и отбилась от рук, скажите, пожалуйста, это потому, что я бросил рисунок? А вот ювелирка – василиски же немного драконы, можно будет ее кормить ювелиркой?
Баллончик с английским лаком
Когда работаешь дома, рано или поздно приходишь к необходимости ритуалов, даже если в доме есть мастерская. Потому что как-то нужно отделять работу от дома, как воду от суши. У тех, кто каждый день едет на работу, таким разделителем служит дорога. И вообще сознательное (хотя бы отчасти сознательное) перемещение тела в пространстве. Подготовка этого тела – ботинки, плащ, ключи еще не забыть. А если работаешь дома, то никакого зазора между состоянием «работа» и «дома» нет. И тогда делаешь этот зазор искусственно.
После такого вступления следовало бы, наверное, рассказать, как я долго просыпаюсь, варю себе кофе, читаю почту и новости – и только после этого берусь за дела. Конечно, я люблю и такие дни. Но гораздо больше я люблю, едва продрав глаза, прошлепать к столу и посмотреть утренним взглядом на то, что оставил с ночи. Именно в этот момент между сном и явью я восстанавливаю связь с работой, вообще какую бы то ни было связь – между вчера и сегодня, между собой и собой. А вот после этого можно уже варить себе кофе, читать новости и письма.
Поэтому сегодня утром я первым делом уставился совиными очами в планшет, оставленный сохнуть с вечера. Ага, «с вечера». В пять часов утра я наконец решил, что хватит, дальше начну портить, оглядел рисунок еще раз, залил лаком и упал спать. Я не очень-то люблю фиксативы, но соус, сангина и акварельный карандаш – никуда не денешься, это ведь все еще сканировать, и не один раз, да в редакцию отнести, да там еще полежит в папках. Так что можно и в гнусном запахе поспать. Не говоря уже о том, что нынче и запах стал гораздо лучше – вчера, когда я как следует растряс баллончик и от души залил планшет, привычной вони почти не было, скорее уж – запах озона, я еще порадовался, наконец-то и о нас, наркоманах подневольных, подумали.
В рисунок я смотрел не меньше минуты. Это был отличный рисунок, смелый, техничный, безупречный по композиции, колористика – вообще за гранью. Но он не имел никакого отношения к тому, что я делал накануне. Он и ко мне-то никакого отношения не имел. Когда я так начну делать акварель, я брошу к черту промграфику и буду делать только акварель.
– Где мой дворик? – пожаловался я вслух. – Я всю ночь делал чудесный дворик. Я очень люблю море, но Паша захочет дворик, причем уже завтра, у него верстка. Что за хрень?
Можно было, конечно, предположить, что я, в помрачении рассудка, поверх одного листа выклеил второй (ага, прямо вот под акварель, так и плюхнул мокрый лист на рисунок соусом, ехидно булькнуло внутри), сделал этот шедевр с чайками, парусами и морем таким синим, что уже совсем зеленым, – и забыл об этом. Но в таком случае под шедевром должен быть лист? А на столе – коробка с акварелью и палитра, потому что коробку я еще могу закрыть и убрать, но я никогда не убираю палитру. Если с утра понадобится правка, где я возьму смесь, которой работал накануне? В раковине? То-то же. Но на столе – коробка от «фабер-кастелл», и в ней вовсе соус и сангина, а не краски.
Я аккуратно, одну за другой, оторвал полосы бумажной малярной ленты, которыми лист крепился к планшету. Второго листа, конечно же, не было. Хуже того, под лентой на полях листа нашлись следы соуса и сангины – остатки черновой разметки. То есть я каким-то образом записал акварелью готовый рисунок, который завтра надо отдать издателю. Положим, ради такой акварели я записал бы сотню рисунков, всегда мечтал рисовать море вот так, почти плоско, одними потеками воды и краски, ловко обходя белые паруса, залитый солнцем пирс и десяток чаек. Положим, мне даже снились папки, полные таких рисунков, положим, я потратил почти год на то, чтобы научиться делать заливки (и все равно – вот так, с таким переходом от глубочайшего ультрамарина к наглой зелени я не смог бы сделать). Но почему же я тогда начисто не помню, как делал конкретно вот это?
– Надо сварить кофе и что-нибудь съесть, – сказал я вслух, комкая содранную ленту. Отправил ленту в ведро (она была какая-то склизкая на ощупь, но это я едва заметил), поставил кофе и минуты три смотрел на то, как подходит пенка, как она вспучивается сквозь плотную корку у горлышка, вулканом прорывается наружу – и течет на плиту, зараза! Отпил гнусного варева и после этого взялся за яичницу.
Приготовление еды меня странным образом успокаивает – вряд ли найдется в мире что-либо более трезвое и надежное, чем возня на кухне. Когда мне нужно немного подвинуть одолевающий меня изнутри хаос, я начинаю мыть плиту – и это действительно помогает. Сегодня я отмыл все четыре конфорки, духовку, раковину и все шкафы, и к концу этой процедуры чувствовал себя почти хорошо. Ну, ладно, у меня провалы в памяти. Ничего страшного. Зато какая акварель. Вот сварить еще кофе и пойти посмотреть на нее снова. Если, конечно, она еще не исчезла.
