“Пение источников слышно издалека. Оно достигнет бункера, заглушит звук шагов”, — утешался Полководец, отвлеченный журчанием от тревожных дум, частично посвященных беспокойству за Кэма и других учеников, частично — мучительным воспоминаниям о недавнем прошлом.
Латлин не искал служения. Придя к лесным отшельникам, он мечтал об уединении. Хотел навсегда удалиться от мирской суеты, поселиться в отдельной пещере, жить дарами природы, стать ближе духом к милостивому Повелителю Вселенной и его святым подвижникам. Поначалу ему трудно было принять, что бог отнял у него самое драгоценное сокровище, тяжело было не роптать, не впасть в уныние. Он справился. Он привык быть сильным всегда и во всем. Слова духовного наставника помогли ему избавиться от ядовитого послевкусия трагедии, отравляющего душу, заслоняющего свет Идпинотена и свет истины.
Латлин учился вспоминать о потерянной любимой женщине только в заупокойных молитвах и не думать о том, как она погибла. Старался напрочь забыть о жестоком старшем брате, который выбрал сторону робота-убийцы. Безумное творение из металла и резины оказалось для Шешпеленефа дороже семьи. Возмездие пришло, он погиб от железной руки своего любимого детища. Латлина это мало утешало.
Он вспоминал, как пытался, смирившись с пожизненной ролью второго плана, изменить атмосферу внутри государственной военной корпорации и народное мнение о ней. Хотел, чтобы в воинах “Рфеге” простые жители видели защитников, а не карателей. Латлин не хотел, чтобы им пугали непослушных детей, как пугали Безымянным Главой. Ходили слухи, что всякий велянин, который произнесет имя главы “Рфеге”, вскоре исчезнет без следа. Народным басням Латлин, конечно, не верил. Но понимал, что разговоры о жестокости Шешпеленефа основаны не на пустом месте. Хоть и не стал бы его брат убивать несчастных обывателей за упоминание своего забавного имени.
Латлин пришел сюда, к Поющим Источникам, следуя полученному знаку свыше. Он опустился коленями на естественно сформировавшуюся плиту из пестрого, темно-красного с серыми пятнами и линиями камня, посмотрел вниз, где среди белой пузырчатой пены бурлящей ледяной воды различалась россыпь круглых отшлифованных камешков: крапчатых, бурых, желтых. Среди них было и несколько больших белых камней разной формы: одни походили на живые существа, другие на знакомые предметы. Самый крупный камень имел форму пирамиды, его вершина поднималась из воды, собирала возле себя облачко пены с непрестанно лопающимися пузырями. С длинных и толстых сталактитов на потолке медленно стекали капли воды. Они падали на голову Латлина, ползли по его жестким прямым волосам, но мужчина не взглянул с раздражением вверх и не удалился от капели. Продолжил неустанно смотреть, не моргая, на камни и пену, резвящуюся у его облепленных присохшей глиной сапог.
Однако Полководец вновь задумался о странности своего назначения, и не уловил момента, когда принесенные течением деревянный сосуд с красителями и треугольное рельефное клеймо показались из темноты грота, не видел, как они подплывали к берегу. Он заметил их, когда они завертелись в пенном водовороте.
Взволнованно и бережно Латлин принял святыни с поверхности воды: сосуд левой рукой, а клеймо — правой, как было предписано Заветами Мудрецов, потом замер, держа их перед собой и оставаясь на коленях. Губы его зашевелились в неслышной молитве, они чуть вздрагивали, смыкаясь. Лицо его сперва побледнело, затем щедро залилось краской. Полководец с трепетным благоговением всмотрелся в причудливый рельефный узор клейма.
Все вдруг поплыло перед ним, грани реальности раздвинулись. Он отчетливо вспомнил церемонию в пещерном храме: яркие огоньки светильников, нежный аромат бекимусового масла, торжественные и серьезные лица мудрецов, расположившихся полукругом и читавших молитвы вполголоса. Красновато-желтый свет сотен огней исполнял праздничный танец на их загорелых лицах, выделяя ровные морщинки огрубевшей с возрастом кожи; на длинных расчесанных бородах, на бархатных, расшитых блестящим орнаментом головных уборах и мягких просторных одеждах. Латлин отметил тогда удивительное сходство старцев с древними отшельниками, первыми жителей этих пещер, изображенными на стенах коридора, и подумал, что они так же строги и добродетельны: строги преимущественно к самим себе, а добродетельны ко всем остальным, и что та же вечная благодать почивает на них. Ему было непередаваемо приятно находиться рядом с ними. Не то что в помещениях “Рфеге”. Здесь получил он новое имя и новую жизнь.
Латлин опустился на колени перед своим духовным наставником великим мудрецом Илмионом и перед всеми собравшимися мудрецами в знак почтения к ним. Непонимание того, что за великий праздник отмечают в этот день и почему собрались только старейшие мудрецы, усиливало благодатное впечатление от церемонии. Он уже собирался нарушить внезапно воцарившееся безмолвие и поинтересоваться, какому святому или какой святой посвятить гимн, когда старец Илмион указал ему на центральный светильник и тихо произнес:
— Видишь ли ты, послушник Данал, наш храмовый светильник? Как он ярко, как чудесно горит! Весь храм освещает его могучий огонь!
— Вижу, великий мудрец Илмион. Светильник горит так хорошо, потому что старец Мелкенсип утром наполнил его свежевыжатым маслом из отборных семян.
— Закрой глаза, Данал, — голос старца резко изменился, стал взволнованным и строгим. — И не открывай, пока не разрешу. Что бы ты ни почувствовал, все терпи.
Послушник закрыл глаза. Двое подошедших старцев сжали его вытянутые руки возле локтя и выше запястья, после чего прислонили его ладони к скользкой холодной пластине. Осознав, что происходит посвящение в мудрецы, Латлин обрадовался, поскольку искренне стремился стать отшельником, и боль, когда раскаленное клеймо прикладывали к коже, была почти незаметной — слабенькой по сравнению с той болью, которую он испытал однажды, прищемив пальцы крылом лангебютена.
После прочтения молитвы старец Илмион велел ученику открыть глаза и снова взглянуть на светильник, после чего произнес краткую речь, шокировавшую всех присутствующих.
— Как хорошо сияет наш главный светильник! Теперь мы вместе помолимся о том, чтобы Великий Мудрец Данал стал таким же светильником для велянского народа; чтобы подобно не иссякающему маслу в нем горела вечным светом ниспосланная Повелителем Вселенной благодать, и этот свет освещал велянам путь в блаженную вечную жизнь, чтобы его свет сиял и добродетельным и заблуждающимся, вел их к неисчерпаемой радости, облегчал трудный путь, уберегал от ошибок. Я, Илмион, вручаю тебе, Великий Мудрец Данал, жителей Велы. Заботься о них, как заботился бы о собственных детях, а в сей миг помолись вместе с нами о даровании высшего благословения.
Латлин взглянул на пощипывающие от бекимусового масла руки, принимая из рук старца металлическую пластину с текстом молитвы. На его ладонях от пальцев до запястий отпечатался трехцветный символ Высшей Премудрости, знак Великого Мудреца. И страх и безудержное счастье он тогда ощутил, и понимание, что некуда отступать, хоть и произошло недоразумение. Читал молитвы вслух, несколько раз запинаясь и путая слова. Старец Илмион стоял рядом, помогал ему держать тяжелую пластину, но ни разу не поправлял его, ждал, когда ученик заметит ошибку и прочтет правильно сам.
