Она спасла меня, мелькнуло в моей голове, спасла единственным способом, который был ей известен. Со всеми остальными она могла делать что угодно, но мне она не хотела причинять вреда. Мы с ней – одно целое.
Она раскрыла рот, и вороны устремились туда, унося меня с собой. Она будто сматывала удочку. А потом, заполучив меня, она начнет мне льстить и говорить, что любит меня. А потом заставит меня убить Риса. Ради моей же пользы.
Но она не сможет меня заставить, если не поймает.
Я вырвалась из птичьей хватки и широкими прыжками бросилась вперед. Вороны взмывали вверх, упираясь мне в ступни, не давая мне упасть. Когда птицы остались позади, я выпрямилась в струнку и полетела в воду.
Вороны кружили вокруг меня, пока я летела вниз. Пытались ухватить меня когтями. Но было уже слишком поздно. Я вошла в воду головой вперед, и со всех сторон послышались звуки ударов: птичьи тела разбивались о волны и скалы.
10
Наконец, я всплыла, чтобы набрать воздуха в легкие. Я боялась, что вороны до сих пор кружат где-то у меня над головой, ищут меня. Но, поднявшись на поверхность и несколько раз жадно глотнув воздуха, я увидела, что птицы исчезли. Должно быть, grand-mère устала, решила я. Подобные выступления, похоже, быстро ее выматывали. Значит, если я намерена что-то делать, то делать это нужно сейчас. Но что? Я не могу просто взять и вернуться домой, не имея никакого плана. Не заручившись ничьей помощью. А Лума с дедушкой явно не готовы мне помогать, в этом я была уверена.
Над водой занимался рассвет. Мне надо было придумать, как вернуть всех членов семьи домой. И сделать это нужно было так, чтобы grand-mère меня не видела – ни собственными глазами, ни глазами той куклы в гостиной, что была когда-то моим отцом. Но я так устала, что едва могла ясно мыслить.
Я с трудом вышла из воды. Воздух был прохладным, мокрая одежда липла к телу. Стараясь двигаться как можно тише, я подошла к шаткой лестнице и стала взбираться вверх, хватаясь за ступеньки. Оказавшись наверху, я помедлила. Справа от меня темнел лес. Впереди я могла разглядеть окно спальни grand-mère, в котором так ярко отражалось солнце, что за стеклом ничего не было видно. Что, если она не спит? Стоит и смотрит на меня в окно прямо сейчас? Придется рискнуть. Собрав волю в кулак, я побежала по лужайке. Мне казалось, что вот-вот из леса на меня выскочат две тени, вцепятся когтями мне в спину. Но я добежала до садовых ворот и взлетела по ступенькам к двери на кухню.
Внутри стояла Маргарет и смотрела прямо на меня. Я отвлекла ее от рубки мяса для рагу, и теперь она сжимала в руке мясницкий нож. Пока я стояла и смотрела на нее, с ножа на разделочный стол потекла тоненькая струйка крови.
Я подумала, что могу заставить ее молчать. Для этого мне нужно было сказать лишь слово. Но я не хотела. Я больше не хотела иметь ничего общего с grand-mère; достаточно уже того, что есть. Поэтому я вскинула руки, словно сдаваясь в плен, а затем медленно поднесла палец к губам.
Маргарет опустила нож.
Я сложила ладони вместе и приподняла в умоляющем жесте. Она склонила голову набок, а потом изобразила, будто что-то поднимает. Я кивнула. Помоги мне. Прошу, помоги.
С минуту, показавшуюся мне вечностью, Маргарет смотрела на меня, а затем кивнула. Подошла к шкафу и достала серебряный кофейный набор. Я чуть не рассмеялась. Кофе и впрямь мог бы помочь. Монахини предупреждали нас о его вреде, хотя сами пили этот дымящийся напиток чуть ли не ведрами.
Я выглянула в сад. Железная ванна была пуста и перевернута вверх дном, но стол стоял на месте, хоть скатерть и была разорвана в клочья. Казалось, с того момента, как здесь, в саду, пили шампанское в честь моего приезда, прошли годы. Были ли они счастливы приветствовать меня дома, или же просто хотели быть вежливыми? В моих ушах звучали слова бабушки Персефоны о моей силе. Она знала, что я из себя представляю. И пыталась держать меня подальше от своей семьи, потому что понимала, что я попытаюсь привести сюда grand-mère, или, быть может, сама превращусь в ее подобие. Боялась, что я превращу всю семью в своих марионеток.
Маргарет поставила что-то на стол, и я вздрогнула. Кофе был готов, густой и маслянистый, как всегда. Я налила себе чашечку и сделала глоток.
Яд разлился по моему языку. Я выплюнула кофе и, оттолкнув Маргарет локтем, бросилась к раковине, чтобы прополоскать рот проточной водой. Я сплевывала и сплевывала воду, пока вкус яда не исчез, и только потом посмотрела на Маргарет.
Та пожала плечами. Она что, пыталась меня убить?
Я вернулась к чашке и заглянула в нее. Жидкость в ней была густой, мутной на дне. Я вытряхнула гущу на поднос. Нижний слой оказался землей – практически грязью. Остальное же – какая-то блестящая, мерзко пахнущая жижа. Если это не кофе, то что?
Я ткнула пальцем в сторону чашки. Маргарет показала на разложенные на кухонной стойке предметы. То, из чего она готовила. Большая стеклянная банка прозрачной жидкости. Коричневый бумажный пакет. И банка поменьше, наполненная…
Я присмотрелась к ингредиентам. Источником противного запаха оказалась большая банка. На ней аптечным почерком было выведено: формальдегид. Бумажный пакет был доверху заполнен землей. А в банке поменьше лежали ногти и клочья черно-белых волос. Это ногти и волосы Зарринов? И, наконец, маленький коричневый пузырек. Экстракт дракондии, подписанный мелким, тонким, словно паутина, почерком бабушки Персефоны. Я вздрогнула. Что это: яд или любовное зелье? В любом случае, что бы ни пил Артур, это не кофе. Это зелье, и, что более важно, ни единому живому существу пить это нельзя.
Маргарет пыталась мне этим что-то сказать. Она знала обо всем, что происходило в этом доме. Но все знания были у нее внутри, там, куда я не могла добраться. Она как будто жила в одиночестве в дедушкиной тихой деревне.
Я ведь всегда могу призвать его, подумалось мне. Три отрывистых стука в дверь – и он придет. Но мне не хотелось этого. Я должна была выяснить, откуда он приходит.
Я хлопнула в ладоши, чтобы привлечь внимание Маргарет. Она повернулась ко мне. Я выпрямилась, чтобы казаться как можно выше, затем плотно сжала губы и изобразила, будто надеваю затемненные очки. Я представила себя высокой, грациозной и до странного нежной, почти женственной, но при этом хрупкой, но жесткой. Я изобразила, будто делаю глоток кофе из невидимой чашки. А потом прекратила игру и снова превратилась в Элеанор. Пожала плечами, развела руками и огляделась: «Где он?»
Маргарет нахмурилась, а затем кивнула. И указала на пол.
Я снова пожала плечами. Она снова показала на пол, на этот раз настойчивее. Два резких удара в землю у нас под ногами.
Подвал.
Маргарет заметила, как расширились мои глаза. Она взяла с верхней полки керосиновую лампу и протянула мне. Я кивнула, но тут же поняла, что этого недостаточно. Я обняла ее, и, к моему изумлению, тетушка спокойно позволила мне это сделать. Она оказалась теплой, от нее пахло шалфеем.
