Скрытое в предмете понятие (involuta rei notitia) – взятое из философии стоиков представление о том, что в вещи содержится понятие о ней так же, как в нашей мысли содержится слово; следовательно, познание вещи – это разворачивание ее понятия как необходимого.
Стало быть, и тот, в ком мы хотим увидеть красноречие, будет способен давать определения предметам, и при этом не так кратко и сжато, как обычно делается в ученых спорах, но более развернуто, обильно и применительно к общим мнениям и к пониманию народа; а если предмет того потребует, он будет расчленять и разделять родовое понятие на известные видовые, ничего не упуская и не допуская ничего лишнего. Но в каких случаях это делать и каким образом, – об этом сейчас говорить не время, потому что, как я уже сказал, я хочу быть не ученым, а критиком.
Родовое понятие – Цицерон исходит из того, что родовые понятия часто слишком масштабны, чтобы быть постигнутыми сразу, и их нужно членить на видовые – например, «смерть» разделить на «смерть человека» и «смерть животных».
Он должен быть вооружен не только диалектикой: пусть он имеет знания и опыт во всех областях философии. В самом деле, ни о религии, ни о смерти, ни о благочестии, ни о любви к отечеству, ни о добрых и злых делах, ни о добродетелях и пороках, ни об обязанностях, ни о горести, ни о радости, ни о душевных волнениях и заблуждениях, – а все это попадается в речах часто, но рассматривается слишком сухо, – ни о чем, говорю я, без помощи названной науки он не сможет говорить и рассуждать важно, высоко и богато.
Сейчас я все еще говорю о материале речи, а не о самом характере выражения. Действительно, прежде всего нужно, чтобы предмет, о котором говорит оратор, был достоин искушенного слуха, и лишь затем оратор должен обдумать, как и какими словами о нем сказать. Я хочу, чтобы он был знаком даже с учениями физиков, как Перикл, о котором я говорил, ибо это придаст ему величия и возвышенности: в самом деле, если он будет переходить от небесных предметов к человеческим, все его слова и чувства станут возвышеннее и великолепнее.
Перикл учился у философа Анаксагора, больше всего преуспевшего в создании физики. Анаксагору также приписывалось создание театральных декораций в Афинах, где физические законы работали на иллюзию, а значит, и на определенную риторику, возвышенную и убедительную для всех, невероятно впечатляющую всех зрителей.
Однако, познав дела божественные, он не должен пренебречь и делами человеческими. Пусть он владеет знаниями о гражданском праве, которых так мало в наши дни в судебных речах: ибо что может быть постыднее, чем браться за защитительную речь в прениях о законах и праве, когда ты не знаешь ни того, ни другого?
Пусть он изучит также последовательность памятных событий старины, прежде всего, разумеется, в нашем государстве, но также и у других державных народов и знаменитых царей. <…> После такой подготовки приступит он к судебным делам и прежде всего установит, какого рода эти дела. Ведь для него не будет тайной, что во всяком сомнительном деле могут оспариваться либо факты, либо слова.
Далее, фактами называется скорее то, что мы бы назвали «событиями» или «ситуациями». Для античного оратора важно не только как всё было фактически, но было ли это справедливо. Выяснение этого вопроса возможно только с помощью слов, которые всякий раз отделяют одну ситуацию от другой. Мы привыкли к другому пониманию: что факты существуют объективно, а слова только описывают уже совершившиеся факты. Античный же ритор стремился менять историю, создавать новые ситуации, а не только излагать ее факты.
Если факты, то рассматривается, так ли это было, справедливо ли это было и как это следует определить; если слова, то рассматривается или двусмысленность, или противоречивость. Так, когда мысль выражает одно, а слова – другое, это будет одним из случаев двусмысленности: так бывает, если оказывается пропущено слово и весь смысл становится двояким, что и является признаком двусмысленности.
А поскольку судебные дела столь неразнообразны, постольку неразнообразны и предписания насчет доводов. Согласно традиции, они развиваются на основании «мест» двоякого рода: одни из самих фактов, другие со стороны.
Предписания насчет доводов – система «статусов», то есть принципов применения законов к разбирательствам. Хотя статусов было довольно много и только опытный юрист знал их вполне, Цицерон говорит об их однообразии, имея в виду, что всегда ставится одна и та же цель – довести судебное разбирательство до завершения, тогда как хорошая риторика исходит из неожиданного и непредсказуемого развития событий.
Таким образом, только разработка предмета делает речь восхитительной: ведь познать самые предметы совсем нетрудно. Что же, следовательно, является достоянием искусства? Создать вступление к речи, чтобы привлечь слушателя, возбудить его внимание и подготовить его к своим поучениям; изложить дело кратко и ясно, чтобы все в нем было понятно; обосновать свою точку зрения и опровергнуть противную, и сделать это не беспорядочно, а при помощи такого построения отдельных доводов, чтобы общие следствия вытекали и из частных доказательств; наконец, замкнуть это все воспламеняющим или успокаивающим заключением.
<…> Все восхитительные украшения, благодаря которым красноречие достигает такого величия, бывают двоякого рода. Конечно, любое средство речи должно заслуживать похвал, и нельзя упускать ни единого важного или изящного слова, но есть два самых блистательных и как бы самых действенных средства: одно из них я усматриваю в разборе вопроса общего рода – как я уже сказал, греки его называют θέσις; а другое – в распространении и развертывании темы – это греки называют αύξησις.
Распространение (амплификация) – не просто привычное нам по сочинениям «раскрытие темы», но применение всех возможных «мест» для аргументации по данному вопросу. Это понятие противопоставлено «тезису» как уточнению вопроса. Далее Цицерон говорит, что распространение должно быть равномерным, иначе говоря, никакой аргумент не должен сразу слишком бросаться в глаза, но всем вместе им следует производить впечатление неопровержимой убедительности.
Это распространение должно равномерно растекаться в речи по всем жилам, но больше всего оно будет выделяться в общих местах. Общими эти места называются оттого, что по видимости они могут принадлежать многим делам, на самом же деле должны связываться с каждым из них в отдельности. Та часть речи, в которой говорится о вопросах общего рода, часто содержит в себе и все содержание дела. О чем бы ни шел спор в прениях – греки называют этот предмет спора κρινόµενον, – о нем лучше всего говорить так, чтобы перейти к неограниченному предмету и говорить об общем роде. Исключениями являются те случаи, когда оспаривается истинность факта и для этого обычно используется предположение.
Криноменон (греч.) – буквально: «о чем судят», непосредственный вопрос судопроизводства. Цицерон требует сводить этот предмет к наиболее общей ситуации: скажем, если слушается дело о краже, надо сначала выяснить, какое именно взятие чужого имущества называется кражей, а не арендой, не «взял поиграть», не «случайно» перепутал и т. д.
