Книга Ораторское искусство с комментариями и иллюстрациями, страница 44. Автор книги Марк Туллий Цицерон

Разделитель для чтения книг в онлайн библиотеке

Онлайн книга «Ораторское искусство с комментариями и иллюстрациями»

Cтраница 44

При этом вспоминает он лебедей, которые недаром посвящены Аполлону, а потому, что, видимо, получили от него дар предвиденья: как они, предчувствуя, что в смерти – благо, умирают с наслаждением и песнею, – так пристало умирать всем, кто добр и учен. В этом не приходится сомневаться – лишь бы не случилось с нами в наших рассуждениях о душе то, что часто бывает, когда смотришь на заходящее солнце и на этом совсем теряешь зрение; так и острота ума, обращенная на самое себя, порою притупляется, и поэтому мы утрачиваем зоркость наблюдения. Так носится наш разум, как ладья в бескрайнем море, среди сомнений, подозрений, колебаний и многих страхов.

Последние две фразы – уже вариация Цицерона на платоновские мотивы: у Платона есть и образы головокружительной высоты в «Федре», и сравнение нынешней жизни с бесплодным морем в «Федоне», но Цицерон перерабатывает их по-своему.

Это – пример из древности и из Греции; но вот и наш Катон ушел из жизни так, словно радовался поводу умереть. Бог, обитающий в нас, запрещает нам покидать себя против его воли; но когда он сам предоставляет законный к этому повод, как некогда Сократу, недавно – Катону и нередко – многим другим, тогда поистине мудрец с радостью выйдет из этих потемок к иному свету: не ломая стен тюрьмы (чтобы не нарушать законы), он выйдет по вызову бога, словно по вызову начальника или иной законной власти. Ведь и вся жизнь философа, по выражению того же Платона, есть подготовка к смерти.

Сократ в «Федоне» Платона говорит, что раз философы презирают тело, то они лучше прочих готовы к смерти. Далее Цицерон опять воспроизводит общие платонические мотивы, варьируя их по-своему.

В самом деле, разве не именно это мы делаем, когда отвлекаемся душой от наслаждения, то есть от тела, от домашних дел, то есть от рабского прислуживания телу, от государственных дел и в конце концов – от всяких дел? Всем этим мы именно призываем душу к себе самой, понуждаем быть наедине с собой и по мере сил удаляем от тела. А отделять душу от тела – разве это не то же самое, что учиться умирать? Поэтому будем готовиться, будем отделять себя от тела, будем, стало быть, упражняться в смерти.

От этого и здесь, на земле, жизнь наша подобна будет небесной, и потом, когда мы вырвемся из этих уз, то полет наших душ будет быстрее. Ведь кто провел всю жизнь в телесных колодках, тот и высвобожденный будет двигаться лишь медленно, как те, кто долгие годы ходил в кандалах. И вот когда мы достигнем цели своего пути, тогда-то и начнется наша настоящая жизнь, ибо здешняя жизнь – это смерть, и я мог бы о ней сложить целый плач, если кому угодно.

– Да ведь ты уже и сделал это в своем «Увещании», – всякий раз, как я его читаю, мне больше всего хочется покинуть этот мир, а выслушав эту твою речь, хочется еще больше.

– Будет срок, скоро и ты или передумаешь, или захочешь еще сильней: время ведь летит быстро. Во всяком случае, о том, что смерть есть зло (как тебе казалось), не может быть и речи; я даже боюсь: смерть едва ли не противоположна злу, едва ли даже не благо – ведь благодаря ей мы станем богами или соседями богов.

– Почему же ты говоришь: «Я боюсь»?

– Потому что многие с этим не согласны. А я никак не хочу, чтобы после этого нашего разговора хоть какой-нибудь довод еще мог бы убедить тебя, будто смерть есть зло.

– Кто же может убедить меня после этого?

– Кто сможет? Да тут выйдут спорщики целыми толпами, и это будут не только эпикурейцы, которых я лично вовсе не презираю, но из ученых людей почему-то презирают все. Так, против бессмертия души со страстью выступал любимый мой Дикеарх – он написал три «Лесбосские книги» (по той речи, которую он держал в Митиленах) и в них старается доказать смертность души. А стоики – те уступают нам душу лишь в долгосрочное пользование, как воронам: они согласны, что души долговечны, но не согласны, что души бессмертны. Но хочешь, я тебе скажу, почему даже при такой предпосылке смерть все-таки не есть зло?


Ораторское искусство с комментариями и иллюстрациями

«Лесбосские книги» Дикеарха Мессенского не сохранились. Судя по всему, это были декламации, заострявшие интеллектуальные парадоксы. Стоики считали, что душа не умирает с телом, но многие ограничивали ее существование временем скорого растворения в космическом огне «воспламенения» или сферы неподвижных звезд, куда отлетает душа после смерти.

– Как же не хотеть! Но в бессмертии души меня никто уж не заставит усомниться.

– Хвалю, конечно, но чрезмерная самоуверенность опасна. Часто нас смущает какой-нибудь остроумный вывод, и мы оступаемся и меняем мнение даже в вопросах пояснее, а сейчас перед нами вопрос темный. Вооружимся же и для такого случая.

– Вооружимся, но я постараюсь, чтобы таких случаев не было.

Вооружимся – сравнение спорщика с легковооруженным воином, как бы мы сказали – десантником, одно из многих сравнений, введенных софистами. Цицерон призывает быть осторожными в сложных вопросах.

– Итак, есть ли у нас причины обходить вниманием наших друзей-стоиков? Тех стоиков, которые признают, что души, покинув тело, сохраняют жизнь, но не признают, что навеки?

– По-моему, они принимают то, что в нашем вопросе самое трудное, – что душа может существовать и без тела; а того, что и само по себе легче принять и что из принятого ими следует прямым следствием, они признать не хотят, – признают, что души живут долго, но не признают, что вечно.

– Отличное возражение: так оно и есть. Тогда, может быть, прислушаемся к Панэтию, именно здесь разноречащему со своим Платоном? Ведь он всюду называет Платона божественным, мудрейшим, святейшим, даже Гомером среди философов, и только это единственное учение о бессмертии души отвергает. Он настаивает (о чем никто и не спорит), что все рожденное гибнет; а душа, по его мнению, рождается, и доказательство этому – сходство отцов и детей, которое бывает не только в облике их, но и в нраве.

Нрав (ingenium) – не вполне ясно, имеется ли в виду «логос», внутреннее сознание, в противоположность облику как «характеру», или же нравственность в близком нам смысле: способность совершать нравственные поступки.

И второй есть у него довод: все, что способно страдать, доступно для болезни, а что подвержено болезни, то обречено на смерть; но душа способна страдать – стало быть, способна и умереть. Этот последний довод можно опровергнуть так: Панэтий здесь словно забывает, что когда говорится о бессмертии души, то имеется в виду человеческий дух в целом, свободный от всякого смущающего движения, а не отдельные части этого духа, в которых и находят приют боль, гнев и похоти; и тот, с кем здесь спорит Панэтий, считает эти части лежащими от ума далеко и отдельно.

Тот, с кем спорит – Платон, выделявший в душе аффективные части, гнев и вожделение, как отдельные от разума, поддерживающего целостность души.

Вход
Поиск по сайту
Ищем:
Календарь
Навигация