Но женщина продолжала трястись от страха, не опуская рук. Габриэль сделал еще шаг, после чего осторожно, нежно взял указательный палец, где продолжала выступать кровь, и стал шептать над ним заговор. Теперь мэйт мог себе это позволить. И заговор, и мощное заклинание. Отвар Готтилфа залечил раны и придал сил, не оставив ни следа от схватки с дикими сверами и поединка с колдовским вихрем.
Пленница опустила вторую руку, не стала вырываться. Замерла у стены, глядя на палец, над которым шептался заговор. Габриэль чувствовал страх даже сквозь жгучее облако, брошенное луковым соком. Рука у женщины была прохладной и влажной, как брюхо только что выловленной рыбы.
– Ну вот, смотри, – довольный работой, Габриэль отпустил палец. – Кровь больше не идет.
– Зачем ты это сделал? – с подозрением спросила пленница, разглядывая указательный палец.
– Хотел загладить вину, – улыбнулся мэйт.
– Вину? – насторожилась хозяйка.
– Ну, это из-за меня твой нож сорвался, – пояснил Габриэль, покосившись на широкое блестящее лезвие. – Прости, что напугал.
Нож, острый и длинный, лежал в полушаге от хозяйки, приводя мэйта в замешательство. Как Готтилф мог спокойно спать все эти годы, зная, что похищенная им бездарка в любой момент может перерезать ему глотку? Все-таки маг был безумен. Неужели пленница ни разу не попыталась освободиться или убить похитителя, тем более что он сам предоставил ей средство для побега? Пока все выглядело именно так. Хотя, возможно, некоторые шрамы на теле Готтилфа были оставлены этим самым ножом, этой самой грубой, холодной и худой рукой.
– Я присяду? – спросил Габриэль.
Хозяйка не ответила, лишь молча хлопнула глазами – видимо, отвыкнув за годы лютого плена от человеческого обращения. Мэйт счел молчание согласием и опустился на край кровати. Пленница была обездвижена. Появлением гостя, его помощью, его вежливостью. И она все еще боялась. Страх, идущий от нее, ничуть не уменьшился, несмотря на все старания мэйта. Красные от слез глаза ловили каждое движение Габриэля.
Молчание затягивалось. Пленница опасалась узнать причину неожиданного визита, понял мэйт. Поэтому начал сам, решив для начала представиться.
– Габриэль, – назвался он, ожидая, что хозяйка тоже назовет свое имя.
Но она не называла, продолжая настороженно, не без страха изучать странного гостя, который зачем-то ей помог. Габриэль даже подумал, что из-за тягот плена она забыла свое имя.
– А тебя как зовут? – Мэйт решил подтолкнуть ее к ответу.
– Ло-ло, – начала заикаться она, произнося собственное имя. – Лоис.
Лоис… Имя завертелось, закрутилось в голове Габриэля, вороша мысли, воспоминания. Поднимая из глубин памяти на поверхность страшные и, как оказалось, совершенно правдивые рассказы Итана о Погорельце, о похищенной несколько лет назад матери, которую звали… Лоис.
Мэйсе! В это трудно поверить. Хотя… Она из села, как и сын охотника. У нее светлые волосы, как у мальчишки, и такие же веснушки на носу. Почему бы нет?
– Лоис. Возможно, вопрос покажется тебе странным, – на всякий случай предупредил Габриэль хозяйку. – Но скажи мне: у тебя есть сын?
– Да, – внезапно оживилась Лоис, словно сбросив с себя тяжкий груз, тяготивший ее все это время. Делавший ее страшной, похожей на мертвеца. – Итан. Сейчас ему десять лет, – сказала она, потом со вздохом вздрогнула. Габриэлю показалось, что она вот-вот лишится чувств. – Что с ним? С моим мальчиком?
– Не волнуйся. Думаю, он уже добрался до села.
Страх сменился волнением. Лоис двинулась к кровати, села рядом с Габриэлем, взяла его ладонь в свои и попытался ее поцеловать. Мэйт выдернул руку и ошарашенно спросил:
– Что ты делаешь?!
– Расскажи мне о нем? Прошу тебя!
– Если обещаешь больше не целовать мне руки, – улыбнулся мэйт.
Лоис быстро и коротко закивала, положив правую ладонь на колено и придавив ее левой ладонью. Глаза женщины сияли ярче волшебного фонаря и смотрели на Габриэля, как на божество. Радость, давно забытое чувство, опутанное страданием и унижением, нашла выход, меняя, оживляя Лоис лучше всякого волшебства.
И Габриэль, подумав о магии слова, о том, что порой оно сильнее заклинания, начал рассказывать, стараясь огибать острые углы. Мэйт рассказал про то, кто он и откуда. И как попал на злополучный корабль. И как встретился на берегу с Итаном, который принял его за утоплю. И как бился со сверами, спасая мальчишку. И как чувствовал себя бесполезным, принимая грибы, листья кислицы и стебли веллиса из рук Итана. И как вместе с ним нашел дорогих щенков. И как по просьбе сына охотника прыгнул в вихрь, созданный Готтилфом. И как едва не погиб, пытаясь разрушить колдовство.
Лоис, помолодевшая, казалось, лет на десять, сидела и слушала, роняя слезы радости и печали на порозовевшие щеки. Она то вздыхала, то замолкала, словно боялась не расслышать следующее слово, то качала головой. Лицо женщины то светлело, то мрачнело, будто Лоис сама пережила путь, полный всех лишений и радостей, от Безымянного острова до подземелья Диама вместе с мэйтом и своим сыном.
– Итан всегда был смелым, – сказала она, когда Габриэль закончил рассказ. – А мой муж, Бад… Возможно, ему удалось выжить, – с надеждой произнесла она, вытирая мокрые от слез щеки. – Как думаешь?
– Я видел много людей в лодках. Быть может, там был и Бад.
Два вопроса, волнующие мэйта, когда он входил в комнату Лоис, отпали сами собой. Во-первых, женщина не лишилась рассудка, несмотря на долгий плен, на безмолвие Погорельца, на то, что глаза Лоис видели небо лишь раз в месяц; она помнила свою семью, свою прежнюю жизнь, оставаясь человеком. Во-вторых, можно было не сомневаться, что она хотела, мечтала вернуться домой, моля своего бога.
– Ты знаешь дорогу на Мирацилл?
Женщина кивнула, опять насторожилась. Но, хвала богам, на сей раз без страха.
– Покажешь ее мне?
– Но я…
– Я хочу тебя освободить, – пояснил Габриэль.
Цепь зазвенела. От радостной новости Лоис не сдержалась и обняла мэйта. Потом, видимо, вспомнила про предупреждение и резко отстранилась от него.
– Ты его убьешь? – прошептала она.
Габриэль поднялся.
– Если я убью мага, то ничем не буду отличаться от него. А я не такой, как он.
Лоис погрустнела, понурилась.
– Он меня не отпустит. Он никого и никогда не отпускает.
– Думаю, мне он не откажет, – сказал Габриэль, выходя в коридор…
Готтилф лежал на кровати, сунув одну руку под голову. На нем была только набедренная повязка, и свет волшебного фонаря, стоящий на табурете, подсвечивал каждый шрам на мускулистом загорелом теле. Как оказалось, на ногах чародея шрамов было не меньше, чем на спине или груди. Седой маг покручивал чубук трубки, жевал губами мундштук, вдыхал и выдыхал воображаемый дым. Глаза чародея, неподвижные и холодные, продолжали смотреть на вход, на лестницу, ведущую в поселок, – как будто сквозь Габриэля. При виде мага, вынужденного курить пустую трубку и прятаться от гнева бездарей в душном каменном мешке каждый день, мэйт подумал, что лучше умереть, чем жить вот так. Когда и чувства и желания заменяет одна-единственная цель – месть.
