У общежития меня окликнули. Я шла быстро, но мелкими шажками, устало, потянулась на автомате к замку входной двери подъезда, и не сразу услышала:
— Ирис.
Юрген повторил мое имя, успев подойти так близко, что шанс притвориться глухой, слепой, и скрыться от него — пропал.
— Что?
— Извини меня.
— Тебе не за что извиняться. — Ответила дежурно, приложив магнитный ключ к замку и услышав спасительный звук разблокировки. — Только не разбалтывай, это все, о чем прошу.
Юрген уйти не дал. Сделал еще шаг ближе и задержал за локоть.
— Ты так быстро сбежала, и в таком состоянии… я волновался, что с тобой могло что-то случиться. Почему ты не ответила на сообщение?
— Можно домой? Сил нет…
И вдруг он меня поцеловал. Приподнял безвольно опущенную голову ладонью за подбородок и прижался губами к губам. Так внезапно, что я даже не шелохнулась, чтобы этого избежать, и от растерянности ничего не сделала после. Стояла, как кукла, бесчувственная и застывшая, подставив лицо и не сопротивляясь.
Нет, не совсем без чувств. От тепла приятно. Губы оказались горячими, и словно от самого лица шел жар. Я ледышка и полутруп, а он будто с температурой под сорок, — огненный. Глаза только открывать нельзя. Переждать, пока отпустит, скрыться в темноте подъезда, и там разомкнуть веки. Не смотреть на Юргена, не вспоминать о том, что он про меня знает.
— Поедем ко мне.
Ледяной осенний воздух. И вопрос. Или не вопрос, а утверждение? Отчего-то именно это обжегшее морозом ощущение после поцелуя заронило в меня желание вернуть все обратно. Пусть греет дальше. Едва не застучала зубами, зажмурившись и ответив:
— Поедем.
— Я вызову такси, подожди минуту.
Он отпустил мой локоть, но в тоне послышалась настороженность, словно я вот-вот передумаю и исчезну, едва он отвлечется на анимофон.
— Такси дорого.
— Я не потащу тебя на монорельс. И уже поздно.
Хорошо. Пусть делает то, что сочтет нужным. Только бы скорее в тепло.
Зачем я это сделала?
Я проснулась от сигнала. Юрген быстро его выключил:
— Я на работу, а тебе не надо так рано вставать, спи.
Темная комната чуть осветилась от рассеянного света из ванны, и зашумела вода. Юрген спал на полу, кровати у него не было. Палас, покрывало, простыня, — вот и вся прослойка для мягкости. И снизу все помещение смотрелось странно и даже пугающе. Потолки высоко, мебели мало, воздуха много и казалось, что ты здесь не человек, а забытая в уголке игрушка. Я завернулась в одеяло, как в кокон. Пока рядом был человек, я не ощущала огромного давления большого пространства, дискомфортно, но не настолько, чтобы промаяться без сна. Я спала. В чужом доме, в чужой постели.
Юрген вышел, а я задохнулась без воздуха. Пришлось расправить одну складку убежища и наполовину высунуть голову. Он прошелся, собрал свои вещи, часть скинул в корзину. Оделся в чистое, стоя у комода и выуживая оттуда все необходимое. Почти занырнул в горловину свежей футболки, как я спросила:
— Ты меня пожалел?
— А ты меня?
Даже в полумраке длинный шов на грудине был виден. Я покачала головой в отрицании. Я о нем совсем не думала. И точно уступила ему не от жалости.
Он влез в футболку, потом в тонкий свитер. Кинул в рюкзак пакет из холодильника, а в боковой кармашек заправил термос. Положил на компьютерный стол рядом с моим анимо какой-то предмет:
— Ты вчера отказалась от ужина. Сегодня позавтракай хотя бы. Посиди, осмотрись, может тебе понравится мой дом. Я ключи оставил… Пожалуйста, носи их у себя, не отказывайся. Приходи в любое время, когда захочешь, если захочешь, как угодно надолго.
Я приподнялась и села, плотно удерживая кокон вокруг себя. Не понимала я Юргена, — почему он такой настороженный, словно это не его территория, а минное поле, где каждое движение приведет к непоправимому. Словно голосом можно спугнуть, и он произносит слова почти шепотом, хотя никто не спит и соседи за толстыми стенами.
Он ушел в прихожую, накинул куртку и уже взялся за ботинки, чтобы обуться. Но внезапно вернулся, присел рядом и поцеловал. Долго, крепко, обхватив мою голову ладонями. Выдохнул после:
— Я бы хотел, чтобы ты осталась.
Я ни на что не ответила. Ни на ласку, ни на слова.
Зачем я это сделала?
Когда я вышла за Петера замуж, я знала одно — он мой единственный на всю жизнь, и никогда другой мужчина ко мне не прикоснется. И то, что он решил развестись, не изменило этого убеждения — второго быть не может. Так же немыслимо, как второе детство, вторая смерть или… что еще может быть только единожды? И мысли не было. А теперь?
Едва Юрген ушел, я быстро поднялась и убежала в ванную. Вчера спряталась здесь же, отказавшись от еды, от горячих напитков, не устояв перед возможностью сузить стены, убавить тревожность и целиком окунуться в воду. Сделала такой кипяток, что едва терпела, отогреваясь до костей, прячась то с головой, то с коленями под кромку воды, надышалась паром и растворенной морской солью. Вылезла когда дурно стало. Завернулась в полотенце и долго стояла просто так, на коврике, не решаясь открыть дверь. Не из-за Юргена, который был где-то по ту сторону, а из-за количества воздуха и высокого потолка.
Я и сейчас закрылась в ванной поэтому. Пустая квартира-студия, с панорамным окном, ячейка в высотке — просторное, дорогое жилье. Не думала, что хоть один из пограничников мог себе такое позволить. Умылась, ополоснулась, посмотрела на одежду — она нетронутая так и лежала стопкой на одной из полок пластиковой этажерки. Пришлось облачаться в холодную, выходную, но другой не было. Ее не здесь, а совсем не было — ничего домашнего. Разовая смена белья и по две кофты, юбки. Никаких ночнушек, халатов и платьев. Шерстяных носков и тапок. Шалей и свитеров.
Зачем я это сделала?
Собиралась Юргена избегать, никогда не разговаривать, даже на глаза не попадаться, а теперь в мою сумку легли ключи от его дома. Неужели я захочу вернуться?
Воздушные шарики
Август так и не ответил, а без его указаний я не рискнула написать обо всем в группе. Каталась на монорельсе до девяти утра, пока не открыли столовку. Просидела в ней час, поев каши и выпив две кружки растворимого кофе, сохраняя тепло, накопившееся еще со вчерашнего позднего вечера. И удалось. Я уехала в центр и решила до полудня убить время в торговых центрах, выжидая разгара дня и потепления на улице. Погода была пасмурной, но обещала стать более ясной и солнечной.
Центры тоже большие, яркие и людные, но я умела находить уголок. В холодную весну точно также просиживала время в помещении, когда слишком укачивало на маршрутах, — на третьем или четвертом этаже обычно располагались маленькие выставочные галереи. Гипсокартонные перегородки дробили пространство на еще меньшее, и там были мягкие пуфы для отдыха. Залезть к самой дальней части, устроиться, сжаться, обхватить сумку руками и долго смотреть на рисунок какого-нибудь ученика художки Сольцбурга.
