— Пока так, а позже расширимся, как решишь, что хочешь сюда из мебели.
— А почему ты меня тогда в свое переодел? А не в это?
— Не знаю. Ближе, наверное.
Я разложила обновки, взяла платье и переоделась в комнате, а не в ванной. Вместо тапок для тепла надела шерстяные гольфы, закатав их до середины икры. Юрген уличное скинул тоже без стеснения, сменил на легкие штаны и футболку. В квартире отопление хорошее, грело достаточно.
— Ты не туда?
Он кивнул головой в сторону моего кресла в закутке, когда увидел, что я подвинула стул и села рядом за кухонную стойку.
— Сейчас нет. Ты меня от большой комнаты отгораживаешь, да и в целом — привыкаю немного. Но не разбирай пока, я, если тебя нет, там лучше сидеть буду.
— И не собирался.
Из всего на столе, выбрала хлеб и молоко. Булка небольшая, хрустящая, только из пекарни, — не стала нарезать, а так и кусала, уверенная, что съем всю. Молоко из пол-литровой бутылочки пила из горлышка. Было вкусно. Даже лучше, чем сладкие пирожные. К такому ужину приплелась и память о том, как в детстве с дедушкой ходили в магазин и он всегда брал мне черный хлеб и ряженку. Сам считал, что прием пищи должен проходить в одно и тоже время, как положено — за столом, и полноценная еда, а не кусочничество. Но мне позволял. Открывал картонный пакет, разворачивал бумагу с хлебом, и ворчал по-доброму, когда я от жадности и вкуса набивала полный рот и раздувала щеки: «Да, ты хомяк, а не эльф! Безобразница маленькая!».
Юрген заварил чай себе в кружку и в вымытый термос, собрал бутербродов на завтра, приготовив так, чтобы утром закинуть в рюкзак и бежать. Вернулся на свое место и закрутил в руках новую банку растворимого кофе.
— О чем задумался?
— Что ты больше любишь пить — чай или кофе?
— Пустой кипяток. Но это недавно, а так — чай.
— Тебе понравился вечер?
— Понравился.
— Кофе на лавке, хлеб на ужин, километры пешком?
Он сидел рядом, и я качнулась, легко ударив своим плечом его плечо:
— А что не так?
— Хочу тебе угодить и порадовать. Хочу, чтобы тебе рядом со мной хорошо было. Хочу услышать твое «хочу», если догадаться не получится.
— Лучше и быть не может, Юр. Вот как получается, так и идеально. И догадываться не нужно — не смогла зайти в кафе, так и сказала. Ты же взаимно скажешь мне, если вдруг, что тебе по душе, а что нет?
— Скажу.
— Юр… а можно спросить? О личном.
— Конечно.
— Где у тебя импульс откликается?
Юрген удивленно приподнял брови. Не совсем об этом ожидал вопрос, и судя по общему выражению лица, не думал, что это может быть неизвестно.
— Разве не у всех?..
— Покажи где.
Он приложил ладонь к левой стороне груди:
— От сердца, откуда же еще? Это же вызов.
— Никогда ни с кем не говорил, не обсуждал, не слышал — как у других?
— Трудно представить, что можно взять и начать выяснять, откуда у людей идет желание, или жажда, или… не знаю. Одновременно интимное и простое, как физиология.
— А у меня в солнечном сплетении. Староста говорит, что у всех прочих, насколько знает, — здесь.
Чуть задев кромку футболки, я положила пальцы на яремную ямку у Юргена, и опять ощутил разницу температур.
— Я ледяная или ты аномальный?
— Я аномальный. С рождения вечные тридцать семь и два, редко, но так бывает. Хочешь сказать, что мы выбились из общего ряда пограничников? Все, кто на сбои вылетел — тоже?
— Катарину еще не спрашивала. А Германа как раз собираюсь спросить об этом же.
— Лучше я сам спрошу. Мы вроде как друзья, а тебя он не знает…
Руку он так сразу не отпустил, прижал своей, ловя и задерживая тот момент, что я к нему прикоснулась. Да, вслух не спросишь у человека, откуда идет желание или жажда… а почувствовать можно. Юрген ни слова об этом не произнес, а глубина дыхания изменилась. И меня задела. Что-то значимое было в том, что я первая взяла и тронула его таким чувственным жестом — кончиками пальцев к шее. Не на себе показала, а на его теле.
По инерции разговор еще ушел на несколько фраз, а после Юрген взял и поцеловал меня.
Катарина
— Все еще нездоровится?
— Нет, почему вы так решили?
— Румянец у тебя, Ирис, прямо лихорадкой горит. Не температуришь?
Староста позволил себе проявить заботу, приложил ладонь ко лбу, помычал, опять предложил чай с медом или настойки.
— Душно немного.
— Душно? Сейчас форточку приоткрою.
Не в воздухе было дело, а в том, что я никак не могла вырваться мыслями из вчерашнего вечера. Позднего вечера.
Не любила я Юргена, не сходила по нему с ума. Нравился, был приятен и привлекателен, только-только разбудил притяжение. Далеко до страсти, далеко даже до полного телесного отклика на его ласку, и он меня нечуткостью не попрекал. Не зацикливался на том, чтобы услышать от меня хоть один лишний стон и не добивался всеми правдами и неправдами более сильного объятия. Юрген никак не показывал, что ему хочется равных чувств. Если бы он только знал, насколько правильно поступал! Давал свободу испытывать то, что испытываю — сколько могу, не заставлял притворяться, не обижался и не разочаровывался.
Господи, но как же мне было стыдно за другое! Юрген и себе разрешал не врать в том, что чувствует. Он говорил, что хотел, касался где хотел, в любви признавался, — никакой осторожности. В постели страха спугнуть меня, как дикого зверя, не существовало. Юрген был ласков, но вместе с тем так откровенен, что я не могла избавиться от смущения даже сейчас — когда наступил другой день. Сердце кидало в трепет от осознания — вот, как он меня любит, вот, сколько я могу подарить наслаждения мужчине, даже такая. И было стыдно за свою жажду — слушать. «Мало! Еще! Говори!» — у меня сердце об этом вопило и чаще билось не от поцелуя в губы, а от услышанного «любимая», «милая», «мой мотылек». И в мыслях не отпускало, жгло душу присвоенным счастьем.
У старосты я договорилась встретиться с Катариной — ей здесь нужно было листки сдать, и она с утра прислала четыре сообщения подряд: «Куда пропала?», «Где задания?», «Мне уже некуда себя деть!», «Еще болеешь?», и я в ответ отзвонилась.
Хозяин дома разговорами не отвлекал, обсуждал что-то с супругой по домашним делам. Силой воли я заставила голову переключиться на другое. Сидела на кухне старосты, тянула чай с душицей и начинала беспокоиться, поглядывая на время — где эта Катарина, и почему она опаздывает уже на двадцать минут?
Девушка появилась шумно, листы сдала быстро, от чая отказалась, но из вежливости посидела десять минут, — и чтобы я свою чашку допила, и чтобы не обидеть хозяина дома игнорированием.
