— И что в этом нового? — Нетерпеливо спросила Катарина. — Это не особо и тайна.
Староста сделал вид, что его не перебили, а он сам отвлекся.
— Шагнув с адресом за порог, пограничник выйдет точно, где надо. Вы знаете, что для этого место входа в «тоннель» должно быть заброшенным и очищено от следов человеческого присутствия. Но. — И тут он поднял палец, акцентируя. — Есть запретные зоны. Они не отмечены на наших картах ходов, — это здания, сооружения, объекты очень давние. Очень запущенные, безлюдные, и аура человека там не то, что выветрилась, а превратилась в нечто обратное. Анти жилое. И вам, дети, туда нельзя. Представим себе ситуацию, где пограничник, со своим маленьким запасом способностей, с листом вызова вдруг ломанется в такой ход. Даже не смотря на проводник, блокнот, его может вышвырнуть куда угодно. Это уже не тоннель, не нора, а штормовое море пространства, которое повернуть может в любую сторону, по любым координатам.
— А вы? Вы умеете плавать? — Снова перебила Катарина.
Благодаря тому, что девушка создала паузу, в моей голове вспыхнули воспоминания о речи Юля Вереска. То, что звучало бредово по незнанию — «Шагнул, утонул, но в итоге — выбрался сюда и теперь могу делать то, о чем так давно мечтал». И не потому ли называет помещения «кораблики», что сравнение у них всех одно — море, река, воды?
— Только пространства? Или повернуть по любым координатам и пространства, и времени?
— Похоже, что так и есть… Но, знаешь, Ирис, чтобы проверить это — ни один в здравом уме не сунется за порог.
— Даже наследник?
— За них не скажу. Я говорю за нас и за вас. Вот еще и поэтому молодняк держат в неведении. Найдутся «храбрецы» без мозгов — сунуться в запретную зону. Мы даже в первую очередь перепроверили все такие места, как обнаружили пропажу одиночек среди пограничников. Барьеры были не нарушены, поэтому мы и искали уже другие причины.
Восточный кивнул своему соседу, передавая эстафету объяснений южному. А сам взялся за бутылку, разлив по крошечным рюмкам коньяк. Они выстроились рядком, посередине столешницы, и каждый, если хотел, мог взять и выпить. Никому конкретно не было в этом отказано или запрещено. Даже не посмотрел косо на нас, с предупреждающим взглядом старшего «вы хоть и взрослые…». Но мы не хотели. Четыре рюмки разошлись, а я, Катарина и Юрген равнодушно остались с чашками.
— Подлить кипятка? — Шепнул хозяин дома в паузу.
— Да, спасибо.
Мне немного сделалось зябко. Руки похолодели, и причина — то ли волнение, то ли общая эмоциональная истощенность. Наплакалась сегодня, окунулась во всякое с догадками и открытиями, Катарина со своими проверками… и одна крошечная надежда, мелькнувшая мыслью, что можно что-то исправить…
— Мы объясняем пограничникам тот минимум, который им нужен для вызовов. Объясняем правила, этикет, если так можно сказать, по которому считается «неприличным» пересказывать случаи грани, делиться эмоциями, обсуждать ощущения импульса или накапливающуюся тяжесть. Это нарочно делается для того, чтобы никто не вникал в механизм службы и не задавался лишними вопросами. Строго, без хаоса и «перемывания косточек» личной жизни посторонних.
— Заботливые вы наши…
Катарина вообще не стеснялась. И я, и Юрген, и все старосты невольно перевели на девушку взгляд из-за пренебрежительного тона, с каким она это сказала. Ту было трудно смутить. Катрина пожала плечами, уточняя:
— Не вижу смысла в такой перестраховке. Было бы легче всем нам, если бы, наоборот, мы делились и обсуждали, вываливали эмоции и переживания. Не скажу, что мне прям тяжело-тяжело, но… иногда хочется выхода. И выводы какие? Из-за скрытности всякой и «неприличности» я только сейчас узнала, что «не такая как все». Не жарко, не холодно, с одной стороны, — подумаешь, пузом вызов ловлю, а не шеей. Но а вдруг это супер важно? — Она посмотрела на старост по очереди. — Это важно? Это влияет на то, к кому меня все время выносит? Куда выносит? Как часто выносит?
Мужчины молчали. Потом северный спросил:
— А ты заметила какую-то закономерность?
— Да. Чем безлюднее ход, через который я иду, тем тяжелее грань человека. Из-за этого я даже нарочно гуляю только в тех местах, где ходы недавние, свежие, чтобы не попадать больше на изнасилованных, покалеченных, больных и изуродованных в авариях или при пожарах. Чтобы как можно реже окунаться в жизни людей, страдающих не из-за пропущенного мяча на соревнованиях и неверия в свое спортивное будущее… а из-за того, что муж, тварь, плеснул кислотой в лицо жене, чтобы никто больше не засматривался на красоту. Лишил ее зрения, здоровья, веры в людей, и веры в то, что дальше вообще возможна хоть какая-то жизнь!
Юрген сидел ближе. Катарина сжала кулаки и держала их на столешнице, вся подрагивая от злости, и он накрыл ее правую руку своей ладонью. Помогло. Девушка в первый миг сверкнула на него глазами, а после уже успокоено замолчала и чуть откинулась на стуле. Кулак разжала, освободила, взялась за чайную чашку.
— Извините… одно радует — пограничники невидимки и человек в своей боли не знает, что есть свидетели. Я бы не выдержала, если при всем этом такие люди смотрели на меня и знали, что я — знаю.
— Подожди… — Тут уже Юрген чуть изменившимся голосом перебил Катарину. — В каком смысле «неведимки»?
— А ты что, «видимка»? — Съехидничала, но тут же серьезно и вопросительно уставилась на него. — Мля… Ты не в курсе, что пограничники вне реальности вызова и их люди не воспринимают? Или это я дура?
— Не в курсе, потому что меня всегда «воспринимают», — почти в тон ей ответил Юрген, — и я ушам своим не верю, что в твоей версии по другому.
— А у меня и так, и так. — Я вклинилась. — И я думала, что зависит от человека и вызова, иногда видят, иногда не видят. Если с нами всеми так, то и у Германа должны быть свои особенности…
— Он не пришел по серьезной причине? — Спросил у Юргена Южный.
Тот кивнул, но неуверенно:
— Не смог. Кто из нас аномальный? Как правильно?
— Как у Ирис. Но, получается, что ей нужно искать свою особенность, которая заключается не в видимости и невидимости, а в чем-то другом. Извини, что в третьем лице…
— А это? — Юрген кивнул в сторону моего блокнота. — Это оно?
Выражение лица у всех старост свелось примерно к одному — зубной боли. Ответить нужно было, только никто не хотел начинать говорить.
— Есть ходы, в которые опасно соваться. А это — вызовы, на которые нельзя бежать… вернее, это не совсем те вызовы, которые случаются с обычными людьми. Не грань, не рубеж, а последняя минута жизни кого-то из нас. Умирающий, если это осознает, отдает в пространство последний сигнал, призыв к помощи, зов смерти. И ты правильно сделала, Ирис, что не откликнулась. Кто на такой вызов уходит, тот погибает тоже.
«Нет…» — едва не сорвалось с языка. Но я удержала себя и благоразумно промолчала, оставив при себе рассуждения, что Ника при смерти не была, никакой последней минуты жизни. И я не погибла а, наоборот, вытащила обоих через границу.
