— Ури все еще тянет с предложением?
Кажется, порозовела и я. Ответила тихо:
— Нет.
Губы у нее растянулись в улыбке, но странно — словно изо всех сил сдерживается, чтобы не оголить зубы. Так вышло, потому что она спросила, и тут же отпила вина, а проглотить не успела. Фыркнула, прикрылась рукой. Этот жест, мимика, выражение глаз — во всем молодость. На лице морщинки, на висках не закрашенная ничем седина, не скрытый физический возраст женщины на шестом десятке, но она — молода. Я еще с больницы помнила Александру Витальевну тихую, сосредоточенную, заботливую и незаметную, а теперь…
Только хотела ей сказать о том, как она прекрасно выглядит, и сколько в ней юности, как вдруг на секунду — в глазах скользнула тень от горького чувства. Во вторую — печали и грусти. Я растерялась. Она спросила про свадьбу так, словно хотела услышать, что она будет. А ответ на самом деле расстроил?
— Что-то не так?
— Прости милая, просто у меня так случается. В особенно хорошие и счастливые моменты жизни я вспоминаю и самые тяжелые. Это неразрывная цепочка в моих чувствах, как будто познание на контрасте. Я… — Александра Витальевна накрыла своей ладонью мою и стала говорить совсем тихо: — Знаешь, почему именно эту фотографию Ури я всегда держу перед глазами? За день до его операции, сложной и долгой, решающей, я так испугалась, что если все будет плохо, то это будет снимок, на котором он запечатлен самым последним. И навсегда останется таким. Я так боялась, что он умрет, понимаешь? Я знаю, что ты понимаешь…
С последним словом она вдруг осеклась, вздрогнула, и на щеках у нее появились два красных пятнышка, заметные даже на общем фоне румяного лица. Эту телесную реакцию Юрген унаследовал от нее.
— Я на самом деле понимаю вас, хоть матерью была очень короткое время. Мне можно напоминать о моем сыне, не переживайте, что задели. Дети — не запретная тема, у меня был мой Василек, я о нем помню и могу говорить. Еще больно, но уже светло.
— Это все вино, говорю слишком быстро, не взвесив слова.
Александра Витальевна помолчала, мы обе прислушались к звукам на кухне и уловили их, мужской, разговор в полтона.
— Трудно поверить, что Ури был таким — слабым, больным, с шансом один к десяти, что выживет и станет здоровым. А посмотри теперь — вымахал выше отца, столько сил и энергии. Взрослый, самостоятельный, без пяти минут женатый… Я так рада за вас, Ирис. Жизнь во взаимной любви прекрасна.
— Спасибо. — Я подумала, помедлила, и произнесла вслух то, что хотела сказать, но на миг постеснялась: — За все спасибо, с самого начала. За то, что Юрка появился на свет, за то, каким он стал и каким я его знаю. За то, что вы меня спасли и приняли, и за то, что рады.
Она притянула меня к себе, поцеловала в лоб и погладила по волосам.
— Не просто рада, а счастлива, девочка моя.
— Санечка, а расскажи-ка, а, как наш Ури с рождения ввел в ступор врачей. Сколько у него, карапуза, крови на анализ брали из-за неспадающей температуры, высокой даже для младенца, и все инфекцию искали или воспаление. Сколько потом в поликлиниках объясняли, в детском лагере?
Александр внес в зал поднос с чаем, а Юрген следом — с кофейником и чашками. И серьезно возразил:
— Не надо про это, скучно и ни о чем. Я лучше с главного начну, открывая тему для второй части ужина. Мы женимся.
Коробка
Когда мы вернулись домой, то с порога не стали включать верхний свет, оставив только подсветку кухни и прихожей зоны. Мягкий, уютный и «тихий». Сошлись с Юргеном в желании посидеть просто так, без экрана и развлечений, и так наговорились, набурлили эмоциями в гостях.
— Юрка, они у тебя такие чудесные…
Заварили «неправильный» чай в пакетиках и сидели бок о бок за кухонной стойкой.
— Но иногда они ссорятся и иногда всерьез ругают меня, так что попозже узнаешь, они не только замечательные, но и жутко вредные. Бывают. Не часто. Особенно отец.
— Он немного похож на моего дедушку. Подожди…
Я ушла с места, чтобы достать коробку, и вернулась. Поставила рядом с чашкой, открыла, и выудила узкий, обрезанный фотоснимок. Он торцом прилегал прямо к стенке, легко найти, не копаясь.
— Вот он. Здесь ему тридцать пять. Мне очень нравится, как он здесь браво выглядит, я-то его знала только стариком. Ему уже исполнилось семьдесят шесть, когда я родилась. А это мать и отец с маленькой Лилей. Они почти везде только с ней.
Оказалось — легко. Легко открывать, как коробку, свои старые переживания прошлой жизни и нынешние чувства к умершим людям. Юрген слушал. А в какой-то момент спросил:
— Хочешь, и я?..
— Хочу.
Даже договорить не дала, поняв, что он о своей «сокровищнице». Я очень хотела услышать о том, чем он захотел делиться. Две коробки на столе, вещи оттуда достаются по очереди и всякий раз это либо слово, либо фраза, либо маленькая история.
«Мы с Василем собирались писателями стать, как автор «Кристалла». Это тетрадка — наш первый и единственный совместный рассказ — Шпион по кличке Жук».
«А это камешек со слюдой, память о единственном разе, когда дедушка и я были на море».
«Список будущих свершений. Оба заполняли. Эм… на шестой пункт внимания не обращай, нам было по четырнадцать, сама понимаешь!».
«Сертификат мастера. Когда я его получила, я почувствовала, что это билет в настоящую взрослую жизнь. Смогу сама нормально зарабатывать и жить отдельно».
«А это память о подарке родителей — первый пленочный фотоаппарат. Дорогая штука в те годы. Купили мне его на двенадцатый день рождения, и я решил, что это знак признания моей взрослости. Раз доверяют такую вещь. Он сейчас у них дома хранится, а я забрал крышечку от объектива».
«Я купила детские варежки еще осенью. Представляешь, сидела в голове мысль, что раз ребенок родится зимой, их нужно купить! А они и для годовалого большие. Петер, наверное, выкинул или распродал вещи, что мы заранее приобрели, а они остались — потому, что я их среди своих шерстяных носков сунула. Приехали ко мне в чемодане с моей одеждой в больницу».
«Нет, это не о празднике память. После операции обязательно нужно было легкие заставлять глубоко дышать, чтобы жидкости не было, а это больно — жуть. Только швы сняли, вся грудная клетка болит».
Я еще в гостях ждала, что слезы будут. Думала, вечером эмоций не выдержу, и снова хлынут потоки чувств и нервов. Ошиблась. Ностальгия, печаль, горечь старой обиды или радость прошлого светлого момента — разный набор. Но слез не было. Даже когда говорила о ребенке.
Я ощущала эмпатию Юргена и не могла быть отстраненной к его рассказам. Жизнь сплеталась вместе, добавляя и добавляя связующих нитей. Коробки были наполнены разным, а под самое дно пришло понимание не боли, горечи или тоски по прошлому счастью, а острым переживанием счастья сегодняшнего. Хотелось улыбаться, хотелось лишний раз обнять и прижаться, поцеловать.
