Я после вызова еще продержалась много часов — и заглянула в столовку, с усилием заставив себя съесть суп и хлеб, купила карту Сольцбурга, чтобы было удобнее выполнять задание наследника и ничего не пропустить, каталась на монорельсе по самому длинному маршруту, который дотягивался до самых окраин города. Даже нашла силы поболтать с соседкой Гулей, расспросив ее о дальних родственниках и поделившись своими веселыми историями про сокурсников. Я вроде как на привычную колею вышла, опять могла притворяться и выдумывать, даже посмеялась два раза.
А вот как в комнате закрылась, так и расплакалась. Залезла в шкаф, достала с самой высокой полки коробку, открыла и все… там семейные фотографии, три листа из уничтоженного дневника и маленький узи-снимок.
Александра Витальевна, главврач больницы, пыталась направить меня в группу поддержки, записать к психологу, но я не согласилась. Я уже тогда, под конец ее опеки, нашла себе спасение в притворстве — играть в жизнь, только бы отстали все, и не лезли, даже с помощью, в душу. Сделала вид, что мне намного лучше. Спасло это и то, что вернулась к пограничникам. Только староста знал, что я исчезала на год, потому что ему блокнот сдала. А остальные, с кем знакома, думали, что я ушла с передовой, задвинулась в круг тех, кто помогает официально, и на собрания не ходит.
Утром, как вышла в привычное время — почувствовала заморозки. Ноги в тонких колготках быстро озябли, и юбка не помогала. И ветерок прибавился, что задувал под подол к животу, и в рукава, шарфик не спасал горло. Меня не сильно это побеспокоило — не колотун, более холодно, чем вчера, и все. Теплота вагона монорельса все поправит. Покатаюсь до времени собрания, там пробегу до подъезда быстренько. Не заболею.
Народу у старосты было больше вчерашнего — присутствовали и остальные трое — южный, северный и западный. И несколько человек из ближнего круга, самых активных, самых опытных и матерых пограничников. Кого-то знала заочно, в лицо, но так не общалась. Кого-то слишком давно не видела, потому что они с других районов были. А пара человек абсолютно незнакомые.
Поздоровалась в первую очередь с хозяином дома и кашлянула:
— Приболела немного, извините. Я тут постою, послушаю, чтобы никому не мешать.
Пошмыгала носом и тихонечко задвинулась к стенке, с облегчением — сегодня много людей, сегодня меня никто и не заметит.
— Вроде бы все пришли. Так… да. Мы еще вчера вчетвером собирались, прояснить кое-что, а сегодня утром от Роберта Тамма ответ пришел на наш запрос. Теперь точно уверены в том, что скажем: пропали не только те, к кому должны были прийти по вызову, но и четверо пограничников. Один от каждого из районов. У нас, в восточном, это Ариан, на службе восемь лет. Абсолютный одиночка, без родственников и друзей, среди нашей братии тоже ни с кем не поддерживал контакта… у меня появлялся, листы сдавал, только очень редко. Проверил — последнюю неделю не приходил. Его пропажу могли совсем не заметить до следующего всеобщего сбора и отметок, если бы не этот шорох, что пришлось наводить.
Остальные старосты назвали имена своих исчезнувших. Сроком разные — кого неделю не было, кого дней пять. Так бывало. Таких много, редко появляющихся, но Роберт подтвердил — эти четверо пропали и из обычной жизни. Соседи давно не видели, анимофон не отслеживается и не доступен, двое работавших — не появлялись на месте. Но дома у них нет признаков внезапных сборов и отъезда. Нет следов борьбы, других признаков преступления.
— Нам тоже пора быть бдительными. Два часа назад я все уже выложил в группу, кто читал, тот немного в курсе. Но я собрал вас еще по одному вопросу… доберитесь до всех своих знакомых, прозвоните, встретьтесь, аккуратно порасспрашивайте — насколько одинок, если да, то было ли что необычное с ними в последнее время. Присмотрите, не оставляйте одних.
Минут десять после старосты еще обсуждали свои организационные дела, — собирались чуть распределить обязанности по благотворительности, перекинув часть пограничников на поиски. Подключить эти серые резервы, на добровольной основе, кончено.
Так зачем позвали меня?
— Ирис, задержись пожалуйста.
Все начали расходиться, а Юрген подошел и обратился ко мне, пока народ медленно проходил в коридор и одевался. Я не заметила его раньше, — скорее всего он был с другой стороны комнаты, у окна, как и вчера, а я разглядела только тех кто попал в мое поле зрения. Староста приоткрыл форточку для свежего воздуха, ушел на кухню, и вернулся с вопросом:
— На мед есть аллергия? Я чай заварил, тебе бы горячего попить, а мед от простуды самое верное средство. Или настойки налью.
— Не нужно, спасибо.
— Болеешь, не запускай. Сейчас кашель, а завтра с пневмонией свалишься.
Доброму человеку ответила улыбкой и кивком, — легче сдаться и выпить чашку, чем что-то отстаивать и обижать его заботливый порыв. А что нужно Юргену? Он молчал, пока староста был с нами в зале, и я смотрела на него с выжиданием, потом поняла — он хотел разговора с глазу на глаз. И это насторожило. Из-за вчерашнего случая с Катариной? Если дело в сбоях, то личного разговора не нужно, третьи лица не помеха. Но что обсуждать?
— Ирис, ты можешь на время сдать блокнот и не ходить на вызовы, заниматься только делами, что поручит Август? До тех пор, пока не разъясним, что случилось с исчезнувшими.
— Почему?
— Потому что это опасно. И ты одна.
— Я не…
И замолкла, глядя в светло-карие, как некрепкий чай, глаза Юргена. Он вранье почувствовал, раньше, чем я его высказала, поэтому так и смотрел. Лицо у него было привлекательным, угловатым, с контрастом бледной кожи и темных волос и бровей. Не эталонный и идеальный в чертах, но на нем хотелось задержать взгляд, как цепляет внимание рисунок углем, без цвета, в резких линиях и штрихах.
И я просто кожей почувствовала — чтобы ни соврала, он услышит ложь.
Староста принес чашку, накрытую блюдцем, и поставил на стол. Кивнул мне в сторону дивана:
— Не сиди там, чего вжалась в угол — места много. На диване удобнее.
— Да, сейчас.
И не встала. Юрген в трех шагах от меня подпирал плечом книжную полку, но не расслабленно, а напряженно. Он не договорил всего, что хотел сказать. Староста вышел.
— Ирис, ты ведь совсем одна. Я знаю…
Окатило холодом — до ледяных пальцев и сцепленных зубов, до дрожи в поджилках. Он все знает?
— Понимаю, зачем выдумываешь, защищаешься. Но сейчас ты в группе риска и можешь пропасть также, как этот Ариан. Или еще кто, о ком пока не в курсе. Нельзя тебе на вызовы соваться…
— А… ты… о чем знаешь?
Юрген поджал губы, схмурил темные брови. По лицу скользнула тень сочувствия и я отчетливо прочитала по шевелению желваков и по покрасневшим скулам, что он готовится произнести нечто трудное вслух. Нет! Не нужно!
— Про потерю ребенка, про гибель родителей, про развод и про подлость сестры… Ирис!
