— Мать, а что с Артемом? — поинтересовался отец, когда мы сели за стол. — Почему у него перелом?
— Он — такая же бестолковщина, как и ты. Что ноги из задницы, что руки…
— Ну ба! — воскликнул Артем, но не обиделся. Привык уже к языкастой бабуле. Меня она похлеще называла, зато теперь и я в карман за словом не полезу.
— Кто-нибудь тост за меня поднимет?
Я вскочила, опередив отца, и подняла бокал с соком, приняв серьезное, торжественное выражение лица.
— Высоко-высоко в горах жила была одна маленькая птичка, — выдала я с армянским акцентом, и все грохнули со смеху. Продолжила я уже нормально, без паясничанья, и от всей души пожелала бабушке подольше оставаться с нами, и пообещала любить и беречь ее.
Тосты поднимали все, даже вечно стесняющийся всех Артем коротко пожелал бабуле счастья, и позволил себя поцеловать, чего он жутко не любил.
— Ну-ка, Эдик, — обратилась бабушка к отцу. — Пригласи мать на танец! В последний раз будем танцевать!
— Мать, да ты всех нас переживешь…
— Мне лучше знать! Давай, вставай, а то всего пол века, а ведешь себя, как тот же Владлен Валентинович — ровесник Ильича!
Мы рассмеялись, и папа послушно подал бабуле руку, приглашая на танец. Бабуля здорово заморочилась с праздником: попросила Артема скачать ее любимые песни Магомаева, Кристалинской, Высоцкого, и сейчас вальсировала с отцом под один из романсов. Следующим на очереди кавалером стал Артем, и бабушку не смутило ни его подростковое недовольство, ни перелом. А Андрею и напоминать не пришлось — сам подошел к бабуле, и пригласил на танец.
Мне было радостно наблюдать свою семью вместе: родители расспрашивали Артема о его интересах, обещали летом отвезти на море, мы все весело переговаривались и улыбались, наблюдая за помолодевшей бабушкой. И мне правда было весело, но… почему-то такое чувство, что сейчас светит яркое солнце, но через секунду небо затянет тучами, и грянет гром.
Меня тревожило неясное предчувствие. Предчувствие скорой, неотвратимой беды.
— Итак, товарищи родственники, спасибо, что вели себя по-человечески! — бабушка постучала по пустому бокалу, и отец наполнил его вином. — А теперь у меня к вам разговор. Ко всем вам. И ты, Артем, сиди, не такой уж ты и ребенок!
— Ой, мать, не томи!
— Не мать, а мама, — поправила бабушка отца. — Умру я скоро. Этот День Рождения — последний для меня, в следующий раз вы за меня только на похоронах и на поминках стопки поднимать будете…
— Бабушка! — ахнула я. — Ну что ты такое говоришь? Сейчас не время для таких бесед… или ты чем-то заболела?
— Старая я, и это — болезнь. Эх, Маришка, я не для того этот разговор завела, чтобы по-стариковски вас усовестить и на жалость надавить. Я просто знаю, что умру очень скоро. Чувствую. Спать почти перестала, и каждый раз, когда просыпаюсь — словно с того света вырываюсь. Вряд ли я смогу вам это объяснить, да и не особо важно это, и можете мне не верить. Я вот к чему: прекратите все это и будьте уже семьей! Ты, сынок, и ты, Марианна, можете чем угодно заниматься, но детей у вас лишь двое, и посмотрите, что вышло: Марина с вами почти не общается, сын — тоже, живут дети не с вами, да и вы редко о них вспоминаете. Под старость то вас припрет, и захочется сыновьей и дочерней заботы — а дети вам фигу покажут!
Бабушка сделала глоток вина, а затем прижала ладони к щекам, словно охлаждая разгоряченную кожу. Мы молчали, ждали, пока бабуля скажет то, что хочет сказать.
До конца.
— И вы, дети, тоже будьте терпимее. Родителей не выбирают, постарайтесь наладить отношения! Мне будет спокойнее, если я буду знать, что с моим уходом эта семья не развалится окончательно! И я не желаю сейчас слышать никаких уверений, что проживу еще сто лет! Мне просто нужны ваши обещания, что вы выполните мои просьбы!
Бабушка обвела нас всех суровым взглядом, который я научилась копировать в совершенстве. И мать, и отец, и мы с братом начали кивать вразнобой, что да — обещаем. Я обернулась к Андрею, чтобы извиниться за эту сцену, но слова замерли у меня на языке: выражение лица Андрея было виноватым. Он заметил мой взгляд, улыбнулся, и приобнял за плечи.
Может, показалось?
— О чем вы с папой беседовали? — поинтересовалась я, ведя машину.
Андрея я за руль не пустила, хоть он и не пил сегодня. Даже удивительно — привыкла я уже что ли видеть его со стаканом виски?
— Я просил благословения, и он мне его дал!
— Очень смешно! — проворчала я. — Так о чем?
— Какая же ты любопытная! Все нужно знать! Эдик просил меня тебя не обижать. Он же не знает, что это тебя нужно просить, чтобы ты меня не обижала!
Угу, обидишь его, как же, эти два метра роста!
— Ладно, — зевнула я. — Уф, устала! Вот ведь родственнички!
— Что?
— Они не заметили мой цвет волос! — возмутилась я. — Я, конечно, знала, что ругать не будут — мне вообще ничего никогда не запрещалось: даже если бы я налысо побрилась, и разукрасила себя татуировками с ног до головы. Но никто словно не заметил изменений в моей внешности. Только Артем.
— Не до тебя было, вот и не заметили. Что за потребность — всегда быть в центре внимания? — удивился Андрей.
Совсем дурак?
— Вообще-то, я — девушка! Отсюда и потребность! До таких почтенных лет дожил, и не разбираешься в женщинах?
— До каких таких почтенных лет? — рассмеялся Громов. — Я старше тебя всего на пять лет.
— Я и говорю — старый ты! — хихикнула я, и ойкнула. — Эй, руки! Не мешай мне, иначе…
— Сама виновата, раз стариком меня назвала. Не терпится доказать, что я еще вполне ничего! — Андрей с нажимом провел ладонью по моему бедру вверх.
— Я серьезно — отвлекаешь!
— Так давай остановимся! Кругом лес, что нам мешает? — Андрей приспустил бретельку моего платья, целуя меня в плечо.
Что нам мешает? Здравый смысл, например. Но… ох, как же приятно. Нежные поцелуи, горячее дыхание на моей коже, щетина задевает чувствительную кожу, вызывая дрожь во всем теле… Может, остановить машину, и…
И потерять девственность в машине! Нет, вот уж дудки!
— Как там Олег? — поинтересовалась я, и своего добилась — Андрей отстранился.
— Прекрасно. По тебе не скучает, к слову.
Я вздохнула. Странно, но сегодня воспоминания об Олеге не вызывают уже никаких эмоций — обида утихла, как и разочарование, не оставив и следа былых эмоций. Ни-че-го, словно и не я страдала по Олегу. Словно не я, таясь даже от подруг, сочиняла о нем стихи, записывая в отдельную тетрадь, обклеенную его фотографиями, которые я сделала незаметно для всех.
Как можно разлюбить за такой короткий промежуток времени? Вроде бы, я не ветреная, и даже считала себя однолюбкой. Или то была не любовь?
