Министр обороны прошел в зал заседания с гордо поднятой головой, ни на кого не глядя и ни с кем не поздоровавшись. Главком скользнул по мне безразличным, даже я бы сказал, колючим взглядом, и, тоже не поздоровавшись, хотя мы друг друга знали, проследовал за своим начальником. Как только большое начальство расселось, Козлов обратился ко мне и предложил место за общим столом, а затем объявил повестку заседания и дал мне всего десять минут на доклад.
Я встал, волнение сразу же подавил и принялся излагать основные тезисы докладной записки…
Малиновский глядел на меня исподлобья. Можно сказать — сурово. Сдвинутые к переносице густые черные брови делали лицо маршала неподвижным. Создавалось впечатление, что он специально надувается, а потому краснеет. Как только я задевал за «живое», он бросал подбородок вниз и колючим, холодным взглядом прыгал по неприятным доводам копии ненавистной ему записки, лежащей прямо перед ним на столе.
Прошло несколько минут и Малиновский, пользуясь своим положением, бестактно оборвал меня:
«Я считаю, что товарищ Мозгов взялся за дело, о котором имеет весьма смутное представление. Какой из него моряк? Он флота-то не знает, а рассуждает тут, понимаешь, как флотоводец».
Козлов сделал замечание маршалу и жестом руки осадил нарушителя регламента. Тогда и я пошел в наступление и заявил министру, что Балтийскому флоту я отдал более двадцати лет службы в разных ипостасях, правда, не строевых, а контрразведывательных.
Оберегая государственные секреты флота и оказывая командованию повседневную помощь в деле повышения боеготовности, дисциплины и уставного порядка военные чекисты досконально знают флот, его техническое состояние, вооружение и боевую выучку личного состава.
Неужели вы считаете, что я бы пришел сюда с сырой информацией и забивал бы вам голову чепухой? Эти данные не один раз перепроверены не только оперативниками, но и в первую очередь флотскими офицерами, серьезно относящимися к результатам «оргмероприятий» (так называлась затея хрущевского Кремля — Прим. авт.).
Малиновский бросил недовольный взгляд на Горшкова, который по-черепашьи тут же втянул крупную голову на короткой шее в плечи, отчего сделался, как мне тогда показалось, каким-то жалким и не соответствующим такой высокой должности.
А я продолжил доклад. Помнится, говорил, что если не остановить эти варварские «оргмероприятия», не принять неотложные меры к скорейшей модернизации флота, к оснащению его новейшими классами надводных и подводных кораблей, к укреплению, а не уничтожению береговой обороны — флот как могучий и надежный страж наших западных морских границ погибнет!..
* * *
— Я закончил свое выступление, — продолжал Николай Кириллович, — ровно через десять минут. На некоторое время в кабинете повисла тревожная, предгрозовая тишина. Первым взорвал ее Горшков. Он заявил, что я якобы в рядовой бумаге раскрыл секретнейшие сведения о флоте, что является уже даже не военной тайной, а государственной. И за это надо отвечать!!!
Тогда я ему ответил, что записку писал я лично. Ее печатала машинистка отдела в моем присутствии, член партии с 1920 года. Конвертировал документ тоже я. А что касается адресата, то, согласитесь товарищи, что Председатель КГБ имеет право на знание секретов, которые охраняют его подчиненные.
Горшков побледнел от услышанного отпора, скривился в недовольной усмешке, засуетился и стал нервно перелистывать копию докладной записки.
Затем член Политбюро Ф. Р. Козлов дал слово командующему Балтфлота адмиралу А. Е. Орлу. Флотоводец начал говорить о сложном положении вверенного ему флота, о тревоге за его безопасность, о бытовой неустроенности моряков в некоторых гарнизонах, о необходимости большего внимания учениям и т. п.
Фрол Романович прервал его словами:
— Александр Евставьевич, об этих проблемах я впервые слышу от вас. Почему вы прятались за спину контрразведчика? Почему заняли позицию стороннего наблюдателя? Почему вовремя не поставили меня в известность и не приехали ко мне? Даже звонка от вас я не слышал!..
Командующий молчал, понурив голову. Затем Козлов недовольно буркнул Орлу — продолжайте. Выступление его было довольно-таки бледным.
После выступления командующего флотом слово взял министр обороны СССР Малиновский.
Начал он примерно такими словами:
— Я считаю, что приведенные Мозговым факты надуманы. Он, видите ли, печется о боеготовности флота. А по сути его требования тормозят дело, а порой и прямо направлены на срыв планового выполнения указаний всеми уважаемого Никиты Сергеевича Хрущева о сокращении существенно не влияющих на боеготовность флота частей…»
Говорил он в нервно-лающей манере, отчего его предложения сбивались в хаотичный ком и трудно было уловить даже контуры контраргументации. Он терял реноме маршала-фронтовика.
После Малиновского выступил Председатель КГБ А. Н. Шелепин. Говорил он спокойно, уверенно доказывая несостоятельность принятых руководителями министерства обороны решений. В конце своей ремарки он резко прошелся по замечаниям Малиновского и Горшкова и отдельным моментам их неглубоких выступлений.
Начавшуюся сразу же полемику между Шелепиным и Малиновским с трудом погасил Козлов.
Когда закончилось заседание Политбюро и я, уставший от полудневного стресса, отправился в гостиницу, в мой номер позвонил первый заместитель председателя КГБ СССР генерал-полковник Петр Иванович Ивашутин. Он сообщил, что Фрол Романович высоко оценил мое выступление.
— А военные пусть покрутятся, — заявил он, — если мужества не хватило доложить, как есть. Правда — точно горькое питье, неприятное на вкус, но зато восстанавливает здоровье. Козлов от имени Политбюро сделал внушение Малиновскому и Горшкову и потребовал немедленно приостановить расформирование важных частей и соединений флота и в недельный срок дать подробные письменные объяснения по целому ряду позиций твоего доклада.
Слушая эти воспоминания, автор подумал, какие пророчества говорил контрразведчик на том далеком заседании Политбюро и к чему чиновники пришли сегодня, практически развалив все и вся на Балтийском флоте, лишив его основных мест базирования и заколотив «петровское окно» в Европу.
Ельцинские амбиции обернулись катастрофой для флота с большей масштабностью, чем хрущевский волюнтаризм. Не нашлось, к сожалению, ни в КГБ, ни в армии, ни в среде кремлевских функционеров Мозговых или ему подобных…
Потихоньку выбираемся из хрущевско-ельцинского беспредела и другого негатива. Дай Бог выйти из тяжелейших последствий «наработок» этих горе руководителей…
* * *
Воспоминания тех жутких для военнослужащих дней хочется начать словами очевидца доктора философских наук С. Экштута:
«У меня сохранились насыщенные и внятные детские воспоминания, связанные с хрущевским сокращением армии. Мы жили на территории военного городка в дагестанском Буйнакске, где дислоцировалась 4-я артиллерийская дивизия прорыва Резерва Верховного Главнокомандования… Никита Хрущев полагал, что стране, у которой есть баллистические ракеты, не нужна ствольная артиллерия… Хрущевское сокращение ВС имело длительное негативные последствия. А отголоски его мы ощущаем по сию пору… Помню, как уже в школьные мои годы газета «Красная звезда» постоянно печатала объявления о приеме в военные училища. Тщетно! В большинстве из них вплоть до начала 1970-х практически не было конкурса. Интеллектуальный уровень курсантов училищ заметно понизился, тогда же родилась крылатая фраза: «Не делайте умное лицо! Вы же офицер!» И это после «миллиона двести» в нашем военном городке стало твориться неслыханное и ранее невозможное: мои сверстники медалями «За оборону Кавказа» в орлянку играли…»
