– Ну, это понятно, переживала…
– О чем ты говоришь! – Леонид фыркнул. – Переживала она, как же, держи карман! Она просто надеялась, что Милка пойдет работать и будет деньги в дом приносить. Да, из всех детей только к ней Тамарка ходила на родительские собрания и сидела там в чистой одежде, трезвая, тихая, очень гордая – в нашем классе ее не ругали. Милку она выделяла из всех своих детей – у нее единственной была собственная комната. Переделанная из бывшей кладовки, с очень маленьким окном, убогая и темноватая, но своя. Милка там наводила чистоту и держала запертой, входить туда было запрещено всем под страхом смертной казни – Тамарка сама следила за тем, чтоб остальные волчата не ковыряли замок.
– То есть мать все-таки любила Милу?
– Ну, любила – это сильно сказано. Просто Милка была ей выгодна: когда требовалось пойти что-то потребовать от власти, Тамарка брала с собой Милку. Ее аккуратный благообразный вид навевал мысли о том, что такая большая семья, а вот же дети ухоженные и воспитанные… при этом о ней все отлично знали, но всякий раз при виде Милки велись. Она и правда была не похожа на остальных Клемпачей. Думаю, ее биологическим отцом был один из Тамаркиных собутыльников – спившийся интеллигент Гена Аполлонов. Одно время он преподавал в школе историю, но пьяный учитель – так себе тема, а пить он начал смолоду, так что из школы его попросили. Потом одно время заведовал клубом, пока и оттуда не поперли за пьянку, но его отцовство у Милки – это моя версия. Просто в той среде, которую создали вокруг себя Клемпачи, не могло быть нормальной наследственности – ну, разве что Гена Аполлонов, да. К тому же у Милки такой же, как у Гены, нос – маленький, тонкий, на мужском лице он выглядит смешно, а девочке в самый раз. И эта нижняя губа, а верхняя изогнута, как лук, – у Гены в аккурат такие же признаки, если бы кто-то взял труд присмотреться к его опухшей харе, а я в свое время присмотрелся. Но молчал: никому до этого дела не было, а я не сплетник.
– И всем было плевать на то, что там такой ужас происходит?
– Ну, когда я учился в школе – да, всем было плевать. Учителя так – булькали изредка, ну и детская комната милиции изображала деятельность, но правда в том, что управы на таких маргиналов тогда не было. Это потом уже соцслужбы принялись изымать из этой семейки детвору – рожали там все хором: и мать, и подросшие дочки. Даже одна из внучек оказалась беременной в одиннадцать, вот с нее-то и начались неприятности Клемпачей с государством, но ни меня, ни Милки тогда уже не было в городе.
– Но у Милы, по-моему, сейчас какая-то другая фамилия? Я квитанции заметила на столе… Соколова?
– Сокол – осталась от недолгого, но плодотворного брака.
– Это как?
– Она поступила учиться в здешний институт, на факультет радиоэлектроники или что-то такое, обслуживавший когда-то завод «Гамма» – он выпускал разные электронные штуки. В девяностых его распилили, корпуса продали, но институтик остался, специальность тоже никто не отменял, потому что преподавателей некуда было девать, вот Милка и выучилась там – бесплатно. Она, как оказалось, собрала перед отъездом все справки – ну, что из многодетной семьи, малоимущая. Годы хождений с мамашкой по кабинетам не прошли даром: она четко знала, что может выбить, и даже обзавелась рекомендациями. Ей дали направление на учебу, а горисполком все годы оплачивал ее проживание в общаге и трехразовое питание в институтской столовке. Она три года прожила в общаге, а потом в этом же институте подцепила Витю Сокола – парнишку с ДЦП. Я его знал и раньше, он встречался с девчонкой из нашего меда, в одном блоке со мной жила. Он приходил к ней, но потом у них что-то не заладилось, и он ходить перестал, но в городе я его встречал иной раз, мы здоровались, бывало, и поговорим о том о сем как знакомые. А потом он пропал – общие приятели сказали, что женился, но я понятия не имел, на ком, а видишь, как мир тесен. Витя ходил, прихрамывая очень заметно, и вообще был болезненный, но зато умный, юморной и компанейский чувак, очень интеллигентный. А лицо у него было… такое, как на картинах, где ангелов рисуют. Девки млели, несмотря на его хромоту. Жил он с мамой вот в этой квартире и Милку туда же забрал из общаги. Свекровь вроде бы очень была рада – и вот жить бы им, поживать, но, как на грех, через полгода после бракосочетания Витя Сокол с матерью ехали от тетки, материной сестры, которая живет в Привольном, и в рейсовый автобус, на который они, как потом выяснилось, едва успели, врезался грузовик. Причем водитель был не виноват – он просто умер за рулем, такое иной раз случается, и неуправляемый многотонный грузовик протаранил рейсовый автобус. Милкин муж и свекровь сидели сразу за водителем, на местах для инвалидов, и как раз туда пришелся основной удар. Они погибли мгновенно, хотя справедливости ради надо сказать, что там вообще была кровавая каша, из всего автобуса выжили четверо, и те не рады. Милка в том автобусе не оказалась по чистой случайности: она подхватила какой-то вирус, слегла с температурой, так что в гости, понятное дело, не поехала. А после похорон она оказалась хозяйкой вот этой квартиры, ну и мужнину фамилию оставила, конечно. Сокол – это тебе не Клемпач.
– Ужасно.
– Милка – стойкий оловянный солдатик, потому я уверен, что она будет в порядке. Мы ведь после школы связь потеряли, хотя и корешились, она меня не раз по химии подтягивала, ну и мамка моя ее любила и жалела, я уже говорил. А потом Милка уехала, никому ни слова не сказав, как в воду канула, и я, бывало, вспоминал старую боевую подругу, но узнать о ней было не у кого. Уж Клемпачи о ней точно ничего не знали, и хорошо. А пару лет назад иду я по набережной, навстречу пес вот этот вышагивает, и Милка за ним на поводке семенит. Ну, я очень рад был ее видеть, и с тех пор мы снова общаемся. Матери-то я сказал, но она никому ни звука, сама понимает: если прознает семейка, где блудная дочь обретается да какие хоромы имеет, то как пить дать примется «в гости» шляться, а Милке незачем это. Когда с собакой беда стряслась, Милка сразу ко мне приехала. Она боец – выкарабкается. Тут главное, чтоб полиция нашла того сукина сына, который все это с ней сотворил.
– А к ней можно зайти проведать?
– Вообще-то там охрана стоит, но я могу провести. Только смысла нет, она неконтактна.
– Я слыхала, что больные в коме все слышат. – Люба наблюдает, как Женька подбирается к конфетнице. – Я просто скажу ей, что звери у меня и я их не брошу, пока она не выздоровеет.
– Ну, тоже дело. Можно завтра утром, я сменяюсь с суток, в десять уже буду свободен, ты к этому времени приходи, и я проведу тебя к ней.
– Отлично. А собака…
– Бруно в порядке. Он молодой, сильный, его быстро привезли и хорошо прооперировали – все заживет, будет как новый, тут беспокоиться не стоит. Послеоперационное сечение абсолютно чистое, – говорят же, «заживет, как на собаке», ну так на этой собаке все заживает даже скорее.
Леонид ушел, обменявшись с Женькой крепким рукопожатием, от чего тот пришел в восторг, и Люба впервые подумала о том, что мальчику нужен отец. До этого вопрос с отцом не вставал, Женьке вполне хватало мамы и их небольшого домашнего мирка. Но Люба понимает: сын растет, и ему нужен отец.
