– И что?
– А то. – Люба снова принялась загибать пальцы: – У тебя нет, например, ДЦП. Нет инвалидности, нет склонности к насилию. У тебя нет оравы ненужных людей вокруг, нет раздражающих соседей, ненужных родственников, нет маниакальных психологических состояний, ты не ходишь во сне. Ты по-прежнему совершенно свободен, и твоя жизнь принадлежит только тебе. А бояться заводить, например, отношения просто потому, что может не получиться и будет больно, – это все равно что бояться дышать, потому что следующий вдох может стать последним.
– Ты утрируешь. – Георгий вдруг почувствовал, что сердится. – Насмехаешься?
– Самую малость, но я предлагаю тебе подумать над моими словами. – Люба критически оглядела его. – Гардероб тоже поменяй, такое носить нельзя.
Георгий озадаченно оглядел себя: штаны, рубашка, куртка-ветровка, что ж еще?
Но он покорно поплелся за Любой, подхватив по пути рюкзак.
8
– Вы ничего не делаете!
Реутов слышит крик женщины, спускаясь по лестнице. Конечно, никто не приходит в полицию, когда счастлив, но все-таки подобный крик – нечто из ряда вон.
– Женщина, я вас сейчас в клетку посажу, если не прекратите хулиганить!
Реутов ускорил шаги. Его подчиненные знали, что он не терпит грубости по отношению к посетителям или задержанным. Если человек так кричит, то он находится в состоянии тяжелой душевной смуты – что-то скверное произошло, а грубость может только усугубить положение.
Дежурный сержант толкал к выходу полноватую женщину лет сорока.
– Сказано – по месту жительства обращайтесь! Тут центральное управление, никто вами заниматься не будет.
– Отставить! – Реутов смотрит на растрепанную посетительницу и понимает, что нужно действовать прямо сейчас. – Что стряслось?
Сержант заполошно отдернул руки от своей жертвы, а женщина взглянула на Реутова и вдруг заплакала навзрыд.
– Никто не хочет помочь… говорят – ищем. Сначала ждали, чтобы принять заявление, но я же знаю, что не мог он вот так уйти – и даже не позвонить, невозможно, только не Кирилл! А теперь… никто ничего не делает, следователя никогда нет на месте, никто ничего не может мне сказать!
– У вас пропал сын?
– Да, я тут фотографии принесла… ему двадцать два года, а потому сказали: да загулял где-то парень, найдется. Но вы поймите, Кирюша очень домашний мальчик, он никогда бы…
– Давайте вот что сделаем. – Реутов достал телефон. – Сейчас к вам выйдет сотрудник, его зовут Виталий Андреевич Семенов. Капитан Семенов, да. Вы пойдете с ним и все ему расскажете, напишете заявление, если будет нужно, и мы сделаем все, чтобы вам помочь.
Реутов повернулся к застывшему с почтительно-испуганным выражением лица сержанту:
– Вызови сюда Семенова и скажи, что я распорядился, пусть занимается вместе со своими архаровцами, самое для них дело.
Понятно, что дело глухое – крайне редко пропавшие без вести находятся, и еще реже они находятся живыми. Но Реутов понимает, что матери парня сейчас нужно участие, ощущение того, что она не одна посреди своей беды, а стажерам капитана Семенова полезно будет оторваться от словарей и получить опыт разыскной работы.
– Вот сержант вам водички принесет. – Реутов хмуро зыркнул на дежурного, и тот попятился в сторону кулера. – Вы успокойтесь, капитан Семенов сделает все возможное, чтобы вам помочь.
Реутов думал о том, как хорошо, что Катюшке только полтора года и она никуда не может сама уйти и пропасть, находясь под неусыпным вниманием матери и двух чередующихся нянь. Но она же вырастет, и что он почувствует, если вдруг она в какой-то момент вот так уйдет – и не вернется?
«Даже думать не хочу об этом. – Реутов внутренне содрогнулся. – Такого никогда не случится».
Но он лучше других знал, что плохое иногда случается, и люди обычно оказываются не готовы к такому повороту, искренне считая, что беда – она где-то там, у других, далеких и незнакомых, а с ними уж точно никогда ничего подобного не стрясется. Но правда в том, что беда – барышня бесцеремонная и заявиться может абсолютно в любой дом, незваная, и от этого еще больше страшная.
И вряд ли парень по имени Кирилл жив, хотя надежда есть всегда, и Реутов искренне желал, чтоб неведомый Кирилл нашелся. Тогда он не поленится и сам оттреплет паршивца за уши, даром что ему двадцать два года.
Посетительница взяла из рук сержанта пластиковый стаканчик с водой.
– Спасибо…
– Как найдется, первым делом ремня ему всыпать. – Сержант вздохнул, снова покосившись на Реутова. – Пацанва сейчас балованная.
– Нет, что вы, Кирюша… он совсем не такой, потому я беспокоюсь!
А лучше б был «такой», подумалось Реутову. Потому что именно домашние дети чаще других попадают в беду – просто не умеют выживать в городских джунглях. Они доверчивые, распахнутые миру, все эти домашние мальчики и девочки, которых растили в любящей семье, ограждая от пагубного влияния улицы, где хулиганье и наркоманы. Такие дети не видели зла и не верят, что с ними может случиться что-то плохое, ведь они такие умные и опытные, столько игр сыграно, столько уровней пройдено, и в соцсетях такие рейтинги не просто же так! А зло – оно где-то там, мама его просто придумала, чтобы ограничить свободу уже окончательно выросшего чада.
А потом их находят, растерзанных до неузнаваемости, и последнее, что они испытали в своей жизни, помимо боли, – невероятное изумление. Как же так вышло? Ведь с ними не могло такое произойти, это невозможно! Такое происходит где-то далеко, с кем-то другим, но не так, не с ними!
И сожаление. Оказывается, мама была права, все время права. Но исправить что-то уже поздно, и смерть уводит с собой. Ведь убить – это так легко, часто хватает доли секунды, но смерть занимается грабежом в особо крупных размерах, потому что, уводя с собой человека, вместе с ним всякий раз забирает целый мир. А у оставшихся все идет прахом – и годы, что ребенок рос, купаясь в родительской любви и заботе, оказываются потерянными, потому что он ощутил себя бессмертным и принял неверное решение. Или оказался не в том месте не в то время.
Понятно, что никто никого и не искал – там, по месту жительства.
Раньше Реутов, торопясь, прошел бы мимо – пусть бы сержант сам разбирался, но с тех пор, как родилась дочь, он стал по-другому ощущать некоторые вещи и все, что касается детей, воспринимал острее. И пусть неведомому Кириллу не полтора, как его Катюшке, а двадцать два года, но для матери он все равно ребенок, ее мальчик, и так будет всегда.
– Что тут…
– Привет, Виталий.
Они с Семеновым сегодня еще не виделись – тот совсем застрял в своих педагогических изысканиях, но Реутов признавал: такая работа тоже нужна, и если у Семенова получается муштровать стажеров – значит, пусть занимается, остальным меньше головной боли. Семенов был отличным оперативником, потом – таким же отличным следователем, очень педантичным, не пропускающим ничего. Именно такого наставника не хватает многим, кто идет служить в полицию, и Реутов был доволен тем, что Семенов взвалил на себя эту обузу со стажерами.
