Дверь открылась, и в комнату заглянула секретарша:
– Андрей Михайлович, подполковник Реутов приехал. – Она вдруг хихикнула. – Извините, там какие-то ваши родственники, Рудницкие, что ли, и он сказал…
– Где они?
– В кабинете номер три. – Секретарша многозначительно округлила глаза: – Реутов сказал, вам надо это увидеть.
Люба вскочила, Бережной вышел из-за стола, и они вместе вышли в приемную, а потом пересекли коридор.
– Сюда.
Бережной вошел в небольшую дверь, за которой оказался еще один коридор, довольно тесный.
– Если есть необходимость записать допрос или разговор, вот отсюда съемка и ведется. – Бережной взял Любу за руку. – Ага, пришли, теперь тихо.
Он открыл еще одну дверь, и они оказались перед стеклянной панелью.
– Они нас не видят и не слышат.
Люба вздрогнула – прямо перед ней сидит отец. Раскрасневшийся, возбужденный, он тяжело дышит, и ей становится жаль его. Если бы не стекло, Люба могла бы дотянуться до него рукой, – но разделяет их не только оно.
Отец сильно постарел с тех пор, как они виделись в последний раз. Что он здесь делает и почему у него за спиной стоит полицейский? А за столом сидит его жена, отчего-то растрепанная, в изодранной одежде, под глазом уже начинает наливаться синяк, нос и губы опухли.
Напротив расположился следователь – жена отца что-то говорит, всхлипывая, а он записывает и участливо кивает. Рядом с ней стоит женщина-полицейский.
– Что…
– Тихо, Люба, сейчас поймем.
Бережной нажал на какую-то кнопку, и в помещение ворвались звуки.
– Тогда он набросился на меня и стал рвать одежду. – Жена отца всхлипнула, а отец возмущенно вскрикнул, но полицейский удержал его. – Я испугалась, хотела убежать, но он вдруг ударил меня, потом схватил за волосы, я начала кричать, а он бил меня, бил, а когда услышал, что кто-то бежит, то оттолкнул, и я упала на пол.
Отцовская жена заплакала, и тот снова сделал попытку подойти к ней.
– То есть вы подтверждаете, что офицер полиции, подполковник Реутов, пытался вас изнасиловать?
– Он напал на меня, когда я отказалась… вступить с ним в… ну, в связь… и он словно взбесился.
– Вы настаиваете?
– Конечно, я понимаю, что2 это мое слово против его, но есть свидетели.
– Которые просто услышали крики.
– Довольно! – отец стукнул кулаком по столу. – Думаете, я не вижу, что тут происходит? Вы хотите выгородить своего сотрудника, но у вас это не выйдет. Не выйдет, молодой человек! Есть два свидетеля, которые были со мной в той квартире и которые видели, как… в общем, не выйдет! Я этого так не оставлю, сюда уже едет мой адвокат, и я…
– Успокойтесь, гражданин, я же пока просто задаю вопросы. – Следователь пожал плечами: – Никого я тут не пытаюсь выгородить.
Люба услышала, как за ее спиной открылась дверь, и, обернувшись, увидела Реутова.
– Денис Петрович, что это за цирк?
– Вы просто смотрите, Андрей Михалыч. И правда, цирк. Я эту даму в квартире Рудницкой встретил.
Люба вздрогнула, и Реутов, словно только сейчас ее заметил, сочувственно тронул ее за плечо:
– Извини, Люба, что тебе приходится все это наблюдать.
Люба подумала, что с такой внешностью ему место где-нибудь в киноиндустрии, а не в полиции.
А еще она поняла, что происходит нечто очень скверное.
– Тихо. – Бережной взял Любу за руку. – Спокойно, детка.
В комнате жена отца читает протокол, и с ней рядом уже сидит адвокат. Люба его хорошо знает – это Артур Олегович, давний друг отца. Он взял протокол и перечитал его.
– Подписывай.
Люба непонимающе посмотрела на Реутова. У нее в голове не варилось, что такой парень мог позариться на жену ее отца, злобную вульгарную клячу.
– Теперь что? – Отец взвинчен, и Люба видит, как краснеет его лицо. – Я требую, чтобы…
– Дмитрий, позволь мне. – Артур Олегович посмотрел на следователя в упор: – Назначаем экспертизы, и мирового соглашения не будет.
– Не будет. – Следователь ухмыльнулся: – А теперь позвольте кое-что вам показать.
На стене загорелся экран, и Люба с удивлением наблюдает Надину квартиру, вот захламленная грязная гостиная, входит мачеха…
– О боже!
Люба не верит своим глазам. Вот мачеха набрасывается на Реутова, рвет на себе одежду, потом упала, покатилась по полу…
– Зачем?…
– А это мы выясним. – Реутов улыбнулся: – Не надо так переживать. Скверная бабенка, и получит она за свои художества по полной программе.
Люба со страхом смотрит на отца. Он сидит неподвижный, только его рука сжата в кулак, даже костяшки побелели.
– Дима, я…
Мачеха словно усохла, ее лицо враз постарело и скукожилось.
– Димочка, я прошу тебя, это не то, что ты думаешь.
– Артур. – Отец медленно поднялся, пошатнувшись. – Побудь здесь, пригляди за всем.
– Но…
Отец молча вышел из кабинета. Генерал, тронув Любу за плечо, тоже вышел, и она понимает его: противно так, словно ушат дерьма рядом вылили.
– Идем, – Реутов подтолкнул Любу к выходу. – Тут уже ничего интересного не будет.
Она послушно пошла за ним, пытаясь как-то склеить в голове увиденное, но ситуация вообще не вырисовывалась. Зачем Татьяне понадобился этот гнусный спектакль?
– Не понимаю.
– Чего ты не понимаешь, Люба? – Реутов обернулся к ней, и в узком пространстве коридора его глаза оказались совсем рядом. – Зачем она это затеяла?
– Ну… да. – Люба ощущает неловкость и отодвигается. – Это… это совсем уже низость ужасная. Нет, я знаю, что такое Татьяна. Она способна сотворить любую подлость, преступление – но только если уверена, что это однозначно сойдет ей с рук, а такое…
– Поверь, бывает и хуже. Огромная удача, что сейчас есть электронные девайсы, иначе эта история сейчас развивалась бы совершенно по-другому. Идем, там папаша твой, мышиный жеребчик, небось к генералу подался, выгораживать супругу. Так оно и бывает, когда женишься на бабе значительно моложе себя. Думаю, отец твой рогат многократно.
– Это не мое дело.
– Ну конечно.
Они вышли в коридор и попали в водоворот людей, одетых как в полицейскую форму, так и в штатское. Они сновали из кабинета в кабинет, кто-то нес из туалета чайник, от автомата плыл запах кофе, слышались разговоры, но Люба словно оглохла.
Ей было и жаль отца, и обидно за него. Она никогда не питала иллюзий относительно его новой жены – и потому не удивилась, когда та без обиняков заявила ей, что нечего, дескать, шляться в их дом, никто ей не рад, просто отец стесняется сказать, а вот ей стесняться нечего: тут своя семья и чужих не ждут.
