Люба сжалась. Она была готова услышать… многое. Но она не хотела это слышать. Это разрушало в ней то, что она хранила как счастливые воспоминания.
– Что?…
– Неля познакомилась с компанией ребят гораздо старше себя. С одним из них закрутилась любовь – ей четырнадцати не было, а ему двадцать три, и он уже имел две судимости и одну отсидку. В той компании вообще все ребята были нехорошие, многие из них ранее судимые. Ну а Неля… словно тянуло ее в такое дерьмо, а там, в этой компании, было… все. – Бережной понимает, что сейчас разрушает Любин мир, но он должен это произнести. – И родители, поняв, что происходит, запретили ей. Впервые в жизни ей что-то запретили: отец проявил жесткость, а мама его поддержала. Мало того – ее наказали, лишили доступа к телефону и телевизору, не пустили гулять. Сотовых тогда не было, так что болтовня по телефону и просмотр телевизора были основным развлечением подростков – ну, кроме дискотек и прогулок. Отец с матерью тогда впервые повели себя как нормальные родители, а не прислуга несносной девчонки. Они наконец поняли то, о чем я пытался сказать им годами, осознали, что сами во всем виноваты, но, как оказалось, было уже поздно. Неля обозлилась, толкнула отца, ударила маму, устроила разгром в квартире и сбежала.
– Туда, в ту компанию?
– Да, Денис Петрович. – Бережной потупился. – И они там между собой решили… В общем, они пришли ночью, Неля открыла дверь, впустила их, и они убили моих родителей.
– Нет!
Люба прижала руки к щекам, в ужасе глядя на Бережного:
– Нет, этого не может быть!
– Люба… – он смотрит на Любу измученными глазами. – Есть уголовное дело, и…
Люба и сама понимает, что все правда, но она такая страшная – как теперь с этим жить?
– Я застал отца живым. – Бережной чувствует, как к горлу подкатывает ком – боль вернулась. – Врачи не знали, каким образом, но он, наверное, не мог уйти, не повидав меня. А я примчался быстро: командир договорился и меня подвезли летчики с соседнего военного аэродрома. Конечно, это было против правил, но иначе я бы ни за что не успел, и армия поступила со мной очень человечно, все просто вошли в положение и помогли, чем смогли, так что я застал отца живым. Он был в сознании, уже дал показания следователю, и я слышал их тоже.
– Андрей…
– Я должен это сказать, дорогая. До конца, иначе нечестно. – Бережной смотрит на Любу, и в его глазах сочувствие, а Любе было бы легче, если бы он смотрел с ненавистью. – Отец умер у меня на руках. Преступников задержали, потом осудили. Поскольку Неле на момент совершения преступления было всего четырнадцать лет, она просто попала в колонию – до совершеннолетия. Ну а я… я больше с ней не хотел иметь ничего общего. Сперва она пыталась мне писать, но я знал: она ни о чем не сожалеет, ей просто нужно, чтобы кто-то приезжал и привозил передачи, но тут уж увольте. Ну, бывает такое: рождается кто-то, а на конвейере схалтурили, и душу в этот кусок мяса не вложили, вот и живет он так – ест, пьет, все остальное как полагается, а вот любить – нет, никого не любит и ни о чем никогда не сожалеет.
– Отсутствие эмпатии – признак социопата. – Люба вздохнула: – Надя была такой.
– Как раз тот случай, когда кокос упал совсем рядом с пальмой. – Реутову теперь многое стало ясно.
– Видимо, это какой-то врожденный дефект, который многократно умножился из-за полнейшего отсутствия воспитания. – Диана понимает, как тяжело мужу все это рассказывать. – Но так бывает, к сожалению.
– Бывает, да. – Бережной выпил воды и, сжав руку жены, постарался успокоиться. – Мне тогда отпуск дали на десять дней. Я похоронил родителей… с мамой проститься не смог, мне сказали, что ее лицо было исполосовано до неузнаваемости, и патологоанатом запретил показывать мне ее, просто сказал: парень, запомни мать такой, какой она была. Я… я тогда только ее руки видел, покрытые защитными ранами. Они проснулись, понимали, что происходит, и знали, кто виноват.
Люба понимает, что дядя неоднократно изучал то старое дело.
– После похорон ко мне подошел следователь, пригласил на беседу. – Бережной допил воду, но облегчения не ощутил. – Мы поговорили… говорили долго, он оказался душевным и все понимающим. Нелю я больше не видел, только на суде уже, и она, похоже, сожалела лишь о том, что ее привольная жизнь закончилась. Судья потом давала мне слово как потерпевшей стороне – преступление громкое, поражало как своей беспричинной жестокостью, так и тем, что среди преступников была дочь жертв… В общем, я попросил наказать по всей строгости закона, без малейшего снисхождения, что и было сделано. Трое пошли под расстрельную статью, остальные получили по пятнадцать лет, а Неля, я считаю, слишком легко отделалась. Ну а я, когда вернулся из армии, пошел в школу милиции. Жить в родительской квартире я не мог. Ну вот не мог я жить там, где их убивали! Квартиру разменял, Неле досталась гостинка, хотя многие, кто эту историю знал, говорили мне, что ей ничего не положено, да только я знал: родители хотели бы, чтоб я поступил так, как поступил. Ведь отец простил ее! Сказал: это наша с мамой вина, что она выросла такой, это мы ее избаловали, испортили. Отчасти это было так, но лишь отчасти!
– И вы больше…
– Никогда не разговаривали, – Бережной покачал головой. – Когда она вышла из колонии, то поселилась в той квартире. Я тогда уже работал в райотделе, и она как-то заявилась ко мне на работу, принялась что-то говорить, объяснять, но я, конечно же, слушать не стал, ее дежурный выставил, причем довольно грубо. И я потерял ее из виду на годы, а потом в Степногорске умерла мамина сестра, тетя Галя, и на похоронах, извольте видеть – Неля, да не одна, а с мужем и двумя дочками-погодками!
– Я помню, – Люба кивнула. – Папа тогда сказал: смотри, это твой дядя Андрей.
– Ты не можешь помнить, ведь тебе года четыре тогда было, не больше!
– Я рано себя помню. – Люба стиснула кулак, словно сердце в нем зажала. – Тогда много людей было, а гроб почему-то фиолетовый.
– Да, так и есть. Надо же, запомнила! А это тетя Галя так захотела, даже ткань припасла, вот и обили гроб. Тогда, после похорон, Неля снова сделала попытку объясниться, но я ничего не хотел слышать. Похороны близкого человека и без того вещь тяжелая, а тетка с мамой были очень похожи. Когда не стало родителей, тетка словно усыновила меня, по крайней мере, в армию присылала посылки и письма, и потом годами консервация и продукты привозились мне так же, как ее собственным сыновьям. Тетка жила на окраине Степногорска и держала изрядное хозяйство, и когда погибли родители, она просто включила меня в список, так сказать. А я… В общем, похороны тети Гали были не лучшим временем. У меня до сих пор перед глазами гроб с телом моей мамы, прикрытым полностью, только руки видны. Конечно, следствием доказано, что Неля удары не наносила – но она впустила убийц, науськала их, а потом стояла и смотрела, как эти твари убивают родителей! Тех родителей, что души в ней не чаяли! А ведь они все понимали, и кто знает, что было больнее в тот последний момент: ножевые раны или осознание, что это с ними сотворила их обожаемая девочка. Я… я не могу об этом думать до сих пор.
