– Как знать, как знать. – Реутов вскинул брови: – Белые волосы, говоришь? И машина светло-зеленая?
– Парик или крашеная, полно сейчас таких, а машина, возможно, и другого цвета, свидетели вечно все путают.
– Ну да. – Реутов кивнул, думая о своем. По всему выходило, что место преступления он не отработал до конца.
* * *
Люба открыла дверь неохотно.
За последние годы она отвыкла от отца – словно его и не было никогда. И обида была сильна, конечно, – за его всегдашнее невнимание, за то, что он сделал с их жизнями, за то, что не позволил проститься с бабушкой, пока она еще была жива. Люба смотрела на постаревшего отца и думала, что, по сути, они с ним чужие люди, как и с покойной Надей.
Со смертью мамы все распалось, и семьей они оставались только за общим столом, стараниями бабушки. Но недолго.
– Я войду?
Отец переминается с ноги на ногу, и это тоже странно – он всегда уверен в себе и собственной правильности.
Люба молча посторонилась. В тесной прихожей им сложно разминуться, и она отступила в комнату, где Рапунцель пела о том, как прекрасно вырваться из постылой башни на свободу. Женька и Бруно молча внимали, соглашаясь – башня все-таки отстой.
Отец вошел в комнату, оглядываясь по сторонам. Декстер развалился на столе и даже глаза не открыл, его дзен не предполагал реакции на гостей. Но Бруно глухо зарычал, и Женька обнял пса за шею:
– Тише, мультик же!
Но Бруно поднялся и в упор уставился на вошедшего тяжелым взглядом. Человек попятился, но пахнет он не как Враг, а просто чужой.
Но это его Стая, и Бруно не собирается делать вид, что ничего не происходит.
– Тише, Бруно, тише. – Люба погладила пса по голове. – Успокойся, все хорошо.
Бруно неохотно отступил и вернулся к Женьке. Рядом с маленьким человеком ему уютно, а самое главное – малыш под его присмотром и защитой.
– Такая маленькая квартирка – и животные? – Отец осуждающе смотрит на Декстера, мирно почивающего посреди стола. – Люба, чем ты думаешь? Кот на столе, ребенок на собачьей подстилке, пес огромный, как телок, это антисанитария как минимум!
Люба молча прошла на кухню. Ничего иного она и не ожидала и оправдываться не собирается, еще чего.
– Похороны завтра. – Люба опустилась на табурет. – Агент все устроил, Надю похоронят в мамину могилу. Прощание я заказала в зале похоронного бюро. В ее квартире невозможно, там ужасный беспорядок, а сюда смысла нет, тут ее никто не знал.
– Ясно. Извини, я звонил, но ты не брала трубку.
– Звонка не было.
Отец явно чувствует себя не в своей тарелке.
– Мам!
Это вездесущий Женька просочился на кухню.
– Я возьму нам кексиков?
– Возьми. – Люба достала тарелку и положила несколько штук. – А пить?
– Сок есть, а кексиков нет. – Женька с любопытством посмотрел на гостя. – Бруно тоже будет.
– Ну, вы хоть пополам, а не все ему.
Женька независимо дернул плечом и утащил добычу.
– Сколько ему?
– Четыре с половиной.
Люба включила чайник, расставила чашки. Ей нечего сказать отцу, но раз он пришел, значит, что-то ему нужно.
– Чай?
– Да, спасибо.
Они молча пьют чай, и Люба ждет. Если отцу что-то нужно, он должен первым начать разговор. А ей ничего от него не нужно – уже ничего. И то, что он сегодня впервые у нее в гостях, и то, что впервые увидел внука, на которого едва внимание обратил, – это так похоже на него и так странно, если вдуматься. Ее свекровь, мать покойного мужа, приезжает через день, только сейчас она в отъезде – Люба купила ей путевку в санаторий: матери надо подлечить сердце, сильно сдавшее после гибели сына. Но Люба знает: на свою свекровь она всегда может положиться, как на саму себя, а та обожает внука, пылинки с него сдувает. По нескольку раз в день ему звонит, и Женька очень любит вести с бабулей обстоятельные разговоры.
А вот дедушку он не знает вообще. И Любе горько осознавать, что даже сейчас отец пришел просто по какой-то своей надобности, едва взглянув на единственного внука, которого до этого ни разу не видел.
Но отец, по крайней мере, не притворяется. Люба знает: нельзя требовать от человека больше, чем он может дать. Любить не заставишь и не научишь, эта способность либо есть, либо нет.
– Люба, я хотел попросить тебя кое о чем. – Отец не привык просить, и нужные слова даются ему с трудом. – Я так понимаю, ты общаешься со своим дядей?
– Какое-то время – да.
Незачем этому чужому и враждебному человеку знать, что с Бережным они более-менее плотно общаются лишь со дня смерти Нади. Кто знает, что у него на уме.
– Это хорошо. – Отец вздохнул. – Это что, наши старые домашние чашки?!
Всю посуду, и вообще все, что было в доме, мачеха забрала. Люба в толк не могла взять, зачем ей старенький бабулин фаянсовый сервиз, например, или шторы, но спорить не стала. А месяц назад увидела эти чашки на блошином рынке – ну вот в точности такой сервиз, один в один! И, конечно же, купила его.
– Наши домашние твоя жена забрала, а то ты этого не знаешь! – Люба понимает, что сейчас презирает отца. Это нехорошо, но – презирает. – На рынке нашла и купила, точно такие же чашки.
– Да я просто удивился, Люба. Я их очень давно не видел и понятия не имею, что они где-то у меня дома. Это ведь свадебный сервиз моих родителей… ну, не конкретно этот, а тот, что у нас всегда был. Когда родители женились, время такое было… небогатое. К тому же мало было иметь деньги, главное – найти необходимый товар. А их друзья скинулись и где-то достали этот сервиз, мать им всю жизнь очень дорожила…
– Я знаю.
Бабушка вынимала эти чашки только по праздникам. Была в их доме посуда и лучше, и дороже, но этот чайный сервиз из простенького фаянса бабушка очень берегла. И Люба понимала почему: он напоминал ей о счастье. О том времени, когда она, девчонка-сирота из детского дома, под завязку забитого осиротевшими в войну детьми, приехала работать на большую стройку и встретила любовь всей своей жизни. Любовь оказалась взаимной, они поженились, их молодежная свадьба была веселой и очень настоящей, даром что обручальные кольца выточены из медных шайб, платье невесты сшито из простыни, а фата взята напрокат у вахтерши общежития. Все это было не важно, потому что впереди жизнь, которую они построят вместе, и это самое важное.
И когда не стало бабушки, Люба всякий раз, глядя на знакомые с детства чашки, вспоминала старую черно-белую фотографию со свадьбы, где бабуля юная, счастливая, а дедушка, которого Люба вообще не помнила, так похож на отца.
И это все прошло, как прошли их жизни, и исчезло бы вместе с ними, если бы не ее, Любы, память.
