– Вы издеваетесь?!
Дверь открылась, вошла секретарша Бережного и поставила перед Татьяной кофе, но та даже головы не повернула, чтобы поблагодарить.
– Пейте кофе. – Виктор посерьезнел. – Я не издеваюсь, а просто удивляюсь. Ведь вы же знали, что он старше вас значительно. И придет время, когда он не сможет… выполнять некоторые обязанности с должным рвением. Ну, так это устроено, по-другому не бывает.
– Конечно, простите. – Рудницкая взяла стаканчик и отпила. – Спасибо за кофе. Я… иногда срываюсь, потом сожалею…
И не иногда. Бережной понимает, что истерики и скандалы – питательная среда для Татьяны, и отмечает, что злорадство ему не чуждо: Дмитрий никогда ему не нравился. Такой же, как Нелли, – самовлюбленный, бездушный эгоист. Ну а тут и карма подоспела. Женщину мужчина выбирает по своему подобию.
А в допросной Виктор уже подобрался вплотную к предмету разговора:
– Ну, так помогите себе сами. Зачем вам помощь этого неблагодарного человека, бросившего жену, мать своего сына и наследника, в беде? Знаете, я бы ни за что свою так не бросил. Да, потом, уже после всего, устроил бы разбор полетов, но ни за что не бросил.
– Потому что вы настоящий мужчина. – Татьяна искоса смотрит на Виктора из-под длинной челки. – А мой – просто самовлюбленный индюк. Еще и трус изрядный, потому что всю грязную работу поручает мне. Дочек от дома отвадить – давай, Таня, сделай это. Или…
– Что, вот так прямо и сказал?
– Нет, он никогда прямо не говорит, я его просто хорошо знаю. Десять лет была его помощницей в офисе – я его уже читаю, как открытую книгу. Сильно его дочки напрягали, особенно старшая – постоянно влипала в неприятности. Но я всегда больше опасалась младшей, там тихоня такая, но в тихом омуте, как говорится… Ну, так оно и вышло: дом-то старуха девкам завещала, видали такое? Родного сына обидела, а он ухаживал за ней до смерти! А потом – бац! – завещание. И если алкоголичке еще можно было просто дать немного денег и она отступилась бы, то с тихоней не вышло, она наняла адвоката, и тот… В общем, дом ушел, а я его только-только в порядок привела, столько денег вбухали!
– Да, обидно.
– Именно что очень обидно. – Татьяна вздохнула: – Тихоня эта, Любашка, – пустое место, но упертая высокомерная дрянь, в аккурат как папаша. Психологию изучала, статейки разные пишет в журналы. Ну а с Надькой все давно было ясно, она спилась еще в двадцать лет, и то, что померла, вполне закономерно. Удивляюсь только, что она раньше не откинулась, но нам одни неприятности с нею были.
– Так все-таки я бы хотел понять, как вы в квартире оказались?
– Рудницкий – трус, сам не пошел… ну, это вообще странная история. Мазня Надькина жуткая – она же, как по мне, гроша ломаного не стоила, ни один нормальный человек на это бы не позарился. Но, как оказалось, есть такие извращенцы, и они готовы хорошие деньги платить! Картинки эти ее покупали иностранцы, она их в Интернете выставляла. И допокупались до того, что в цене они поднялись значительно, и какая-то галерея во Франции хочет их выставить, на Западе есть ценители такого. А раз такая удача, что Надька умерла, то Рудницкий рассудил: эти картины втрое в цене вырастут, надо посмотреть, что там есть, и забрать. Мы приехали, я пошла… ну, дальше вы знаете.
– Ясно. – Виктор сочувственно покивал. – А зачем вы эту сцену устроили? Ну, зашли бы, объяснились – дескать, так и так, вот зашли посмотреть, нет ли чего ценного…
– Это от неожиданности. – Татьяна допила кофе и смахнула стаканчик на пол. – Я зашла, а там этот ваш… Реутов. И картин нет. Я поняла, что их полиция изъяла. Тогда я решила, что картины эти Любка приберет к рукам через дядю своего – генерала. А так, чтоб не раздувать скандал, генерал даст приказ картины нам отдать, я от заявления откажусь, и все довольны. Ну, так я думала. И никто не пострадает, а Любке квартира достанется, она же о цене этих ужасных картин знать не знает.
– А о какой сумме идет речь?
– Да говорят, что перепродают эти картины за тысячи, последняя ушла с аукциона почти за сто тысяч евро, вы можете себе это представить? Надька подписала с галереей какой-то контракт, и денег это сулит очень много, я хотела и контракт найти тоже.
– И вы решили, что раз ее нет, то…
– Ну да. – Татьяна активно закивала. – Дмитрий прямой наследник, он же отец этой дряни. Растил ее, кормил, одевал, деньги тратил, разгребал неприятности. Ну, по справедливости все нам должно достаться, и если бы я нашла документы, он бы уже с галерейщиком столковался, и все, никому же никакого вреда. Послушайте, ведь, по сути, никто не пострадал, перед вашим офицером я извинилась, что ж еще?
Бережной лишь головой покачал.
«Она уверена, что достаточно просто извиниться и все утрясется. Вот как так? И ведь придется отпустить, недосуг с ней возиться, вот что противно».
Бережному хочется сказать Виктору, чтобы тот крутил подследственную до упора, а потом запер в камере и выбросил ключ. Но он понимает: надо отпускать под подписку о невыезде и расследовать дело в свете вновь открывшихся обстоятельств.
Картин-то Надежда написала больше сотни. За такой куш можно убить, а значит, уже есть мотив.
* * *
Георгий вернулся домой довольно поздно. Строители, воодушевленные перспективой быстрого заработка, разломали стены и вынесли мусор, и его взору предстало пространство, лишенное стен, уцелели только несущие балки и простенок между комнатами – видимо, тоже относящийся к несущим конструкциям.
У окна сиротливо жмется старый кухонный стол и несколько табуретов – чайник и посуду надо было на что-то поставить, да его рабочий стол остался нетронутым – вместе с кучей дисков, справочников и проводов. Спать Георгию предстояло на новом надувном матрасе, который он приобрел по совету Любы – ведь сгоряча он выбросил старые продавленные диваны с насмерть затертой обивкой.
Георгий устало опустился на табурет.
Для него слишком много впечатлений. Конечно, он хотел разнообразить свою жизнь, но не уверен, что именно так: трупы, убийства…
Он оглядел свою разрушенную квартиру. Еще час назад они с Любой выбирали мебель в интернет-магазине, потом Георгий слушал, как она общается с менеджерами, договариваясь об оплате и доставке – сам он так не умел, а вот Люба – запросто. И по всему выходило, что через пару недель его квартира будет выглядеть нормально.
Но Георгий поймал себя на том, что где-то глубоко внутри сожалеет о своей прежней спокойной жизни, в которой он мирно покрывался паутиной, сидя за компом. Та жизнь была привычна и понятна ему самому, а теперь все встало с ног на голову.
Но потом перед глазами возникло кресло и сидящий в нем отец. В тот день Георгий припозднился, на работе случился цейтнот, и он ждал скандала, привычных обвинений в неблагодарности… Он зашел в квартиру, в прихожей было слышно, как работает телевизор. Свет нигде не горел, а отец сидел в кресле, в своей привычной позе – растопырив тощие колени. И Георгий начал какой-то нейтральный разговор, все надеясь, что отвлечет отца и тот не примется скандалить до ночи, не придется вызывать «неотложку» на его несуществующий сердечный приступ. Он все говорил, а отец молчал.
