Но сейчас прошлое догнало Любу, и этот почерневший краешек гроба, в котором находилась мама, оказался тем перышком, которое сломало спины всех верблюдов, поддерживающих ее самообладание.
Она сжала руки в кулаки, костяшки побелели.
Гроб с телом Нади поставили у края свежей ямы.
Люба тронула руку сестры. Солнце, как назло, было сегодня в ударе, и рука оказалась теплой, почти живой, если бы не желтое страшное лицо с черными кругами вокруг глаз. Надя была сама на себя не похожа, но ее рука… и следы красок вокруг ногтей…
Люба вцепилась в край гроба, чтобы не упасть, голова кружилась. Кто-то подошел сзади, подхватил ее, и эти теплые сильные руки держали ее в вертикальном положении, пока Надя прощалась с небом и весной навсегда.
Кто-то подходил, бормотал соболезнования, но Люба никого не видела. Все обиды, которые копились между ней и Надей, казались неважными и ненастоящими, в сухом остатке она осталась без сестры. Теперь только она помнит их кукольные чаепития, разговоры, и… не важно, все уже не важно.
– Любочка Дмитриевна, нужно закрывать гробик.
Это распорядитель, до сих пор его не было видно, а он здесь, оказывается.
Люба отпустила край гроба и снова взглянула на то, что лежало внутри. Это не Надя, а пустая оболочка, изношенная и разрушенная, а Нади в ней давно нет.
Она тронула руку сестры, нагретую солнцем:
– Пока, Надь. Увидимся.
Люба накрыла сестру кружевным покровом и отодвинулась. Ей хочется снова взглянуть на сестру, ведь она ее никогда больше не увидит, но откидная крышка глухо стукнула, закрывая Надю от всего живого, тускло блеснул на солнце лак. Люба видит, как гроб опускается в недра ямы, и думает о том, что все это неправильно. Тело должно не гнить где-то, а просто исчезать, потому что этот страшный ритуал оставляет незаживающую рану.
– Давай, малыш, держись, осталось немного.
Это Леонид обнимает ее, не дает упасть. Кладбищенский рабочий подает ей землю на лопате, Люба покорно берет горсть и бросает в яму. Прах к праху.
Люба отходит и садится на скамейку. События последних дней измотали ее сильнее, чем она ожидала, но расклеиться сейчас она не имеет права.
– На вот, выпей. Как знал, что понадобится. – Леонид протягивает ей маленький термос. – Пей, это витаминный коктейль.
В термосе оказался свежеотжатый сок, и Люба почувствовала жажду. Она с наслаждением отпила несколько глотков, и на удивление, в голове сразу прояснилось, тошнота отступила.
– Я там кое-какие препараты добавил, продержишься теперь. – Леонид тоже отхлебнул из термоса. – Порядок?
– Ага.
Люба огляделась.
У свежей могилы стоят Бережной и Диана, а с другой стороны она с удивлением заметила отца. Еще какой-то потрепанный тип вытирает слезы, стоя немного в стороне. Еще Артур Олегович, адвокат отца, и какой-то человек в коричневом костюме и дорогом пальто.
– Ну, хоть хабалку свою не привел. – Люба вспоминает скандал, который закатила Татьяна во время бабушкиных похорон, и морщится. – И сам мог не приходить.
– Ну, все-таки она была его дочерью.
– Ага, надо ж приличия соблюсти. – Люба вспомнила ювенальных теток, и ярость вспыхнула с новой силой. – Лень, я же тебе рассказывала…
– Да. И я думаю, что надо со всем этим разбираться на холодную голову. Кстати… там Милка слезно просила, чтоб ты зашла к ней.
– Сегодня?
– Ну а когда?
Люба видит, что столик у маминой могилы уже накрыт скатертью, и Диана Макарова ставит на него судки, вынимает пластиковые тарелки.
– Идем. – Люба берет Леонида за руку. – Я думала в кафе всех позвать, но раз уж Диана решила так…
Они подходят к столику.
– Люба.
Бережной подходит к племяннице и обнимает ее.
Надо держаться. Люба сжимает кулачок, ногти больно впиваются в ладонь. Надо держаться, она ни за что не станет плакать при отце. Еще и адвокатов притащил сюда, надо же.
– Ничего не поделаешь, детка. – Бережной гладит Любу по голове, как маленькую. – Так уж вышло. Надя была очень больна…
– Дядя Андрей, ты же говорил, что ее убили.
– Она была очень больна, неизлечимо, и жить ей оставалось не больше полугода. Не сейчас – так через час, но это случилось бы в самое ближайшее время, и теперь надо пережить.
– Давайте помянем. – Диана приглашает собравшихся к столу. – Ты прости, Любочка, что я по-своему все решила, но так оно лучше будет. И вы, молодой человек, не прячьтесь там.
Потрепанная фигура, ежась от ветра, подошла к столу.
– Я… мы с Надеждой жили вместе. Я…
Диана подала ему тарелку с едой.
Люба видит, что отец переминается с ноги на ногу, – Бережного он здесь увидеть не ожидал, и его присутствие явно спутало какие-то его планы. Но она больше не хочет его видеть, вообще никогда. И этих его хлыщей-адвокатов.
Они молча поминают Надежду, и Люба смотрит на свежий холмик, почти скрытый венками.
Как глупо и жестоко Надя поступила с собой. Люба до сих пор так и не поняла зачем. Она изучала отклонения в поведении, но одно дело – какие-то чужие жизни, а совсем другое – точно знать, как все было. Почему Надя стала такой, Люба так и не поняла. Они росли в одной семье, в одинаковых условиях, были похожи…
– Нет, мы просто были разными, но ни одна из нас не хотела с этим мириться.
Люба помогает Диане собрать в пакет пластиковую посуду. Бережной с Леонидом о чем-то беседуют, а отец так и не решился подойти к общему столу.
– Любовь Дмитриевна.
Парень в коричневом костюме подошел к ней и решительно протянул визитку.
– Я адвокат вашей сестры, Юрий Тенк. Я должен поговорить с вами.
Люба вскинула брови – у Нади был адвокат? Невероятно. Зачем он ей понадобился и как она оплачивала его услуги?
– На предмет чего?
– Ваша сестра оставила завещание. – Адвокат решительно отгородил Любу от отца и Артура Олеговича. – Предлагаю вам поехать ко мне в офис, где мы сможем…
– Позвольте, – отец вклинился в разговор. – Что значит – адвокат и завещание? Почему вы меня не поставили в известность?
Тенк свысока взглянул на отца, и Люба заметила в его глазах неприязнь.
– Как раз вы, господин Рудницкий, в завещании дочери не упомянуты, потому я не стал вас извещать. Поверьте: завещание составлено по всем правилам, и я собираюсь ознакомить наследницу с его условиями. Любовь Дмитриевна, я знал, что застану вас сегодня здесь, и был бы рад подвезти.
– Я на машине. – Люба вздохнула – разговор слышат все. – Это не подождет?
– Боюсь, что нет.
