Люба стала для него якорем, удерживающим среди волн. Георгий понимает, что это он должен стать ей якорем, но дело в том, что Люба ни в каких якорях, казалось, не нуждалась. Писала свои статьи, ездила по работам – тестировала сотрудников фирм на предмет чего-то там, твердой рукой вела свое небольшое хозяйство и, казалось, знала ответы на все вопросы.
Но где-то внутри Георгий знал, что это не так, просто пробиться сквозь ту границу, которую провела Люба между собой и миром, он не смог.
«Да и кто бы смог. – Он перескочил через лужу и направился в дому. – Она, по сути, сделала с собой то же, что и мой отец, просто ее клетка побольше».
Георгий обошел машину, припарковавшуюся прямо на въезде во двор, и направился к Любиному подъезду.
– Гошенька, сынок!
Георгий обернулся – за ним семенила маленькая щуплая старушонка – баба Зина из соседнего подъезда.
– А я гляжу – ты идешь, вот и побежала. – Баба Зина, запыхавшись, подошла к нему. – Ты уж не сердись, что так тебя перехватила, но спасу же нет, слесаря не дозовешься. Кран у меня сорвало на кухне. Хорошо, что сын в свое время поставил на трубу такой, что воду в квартире перекрывает, но он в отъезде, а слесарь пьяный в дежурке дрыхнет.
– Идемте, баба Зина, сейчас что-то придумаем. Любу только предупрежу.
Но его телефон уже звонит.
– Я тебя из окна увидела. – Люба смеется: – В следующий раз надень парик и бороду. Гоша, я уйду ненадолго, дома Женька и Леонид. Закончишь – поднимайся, Леня в курсе, что ты придешь.
Баба Зина, причитая, повела Георгия к себе.
– Ты уж прости, Гошенька, что побеспокоила. – Старушка вздохнула: – Второй день без воды маюсь: ни помыться, ни посуду… и ведь кран новый есть, а он, слесарь, значит, храпит – пьяный, собака, который день не просыхает, ирод проклятый.
Георгий принялся за дело – благо сын бабы Зины держал в доме инструменты.
– Саня в командировке, а невестка и рада бы помочь, да чем? Вон, гляди, Любашка куда-то уходит, как же ты…
– Там Ленька, откроет мне.
– Ага, доктор часто бывает. – Баба Зина с любопытством покосилась на Георгия. – Хороший парень, обходительный, врач. Опять же – человек безотказный: как ни попросишь, всегда придет, посмотрит, посоветует. А вчера, кабы не он, Ильинична точно дуба врезала бы, едва-едва без инсульта обошлось, и то лишь потому, что Леня слушать ее отказы не стал, а «Скорую» вызвал и додержал ее, пока машина ехала. И с Женькой куда как ладит… Гоша, ты не серчай, сынок, а скажи мне, как есть, я никому-никому, ты не думай. Вот ты ходишь к Любе, и Леня тоже… как же вы ее делить-то будете?
Георгий так удивился, что даже перестал работать.
– Делить? Вы о чем, баба Зина?
– Ну, тут дело житейское. – Старушка уселась на табурет, и стало очевидно, что она приготовилась к беседе. – Дело молодое, а Люба вдовеет который год, но ведь не всю жизнь ей одной куковать, нужен муж – опора, защита… Так-то она куда как самостоятельная, каменная просто, я мать ее мужа покойного хорошо знаю, иногда вместе чаи гоняем, и она не нарадуется на Любу. И все это правда, но женщине нужен муж. Какая бы она ни была самостоятельная, а так уж богом положено – парой жить. И я всегда думала: подвернулся бы ей хороший парень, да чтоб с мальчонкой поладил, то-то хорошо было бы! А тут не один, а сразу два, да какие! И ты на все руки мастер и вообще человек очень положительный, видно, что образованный, и доктор этот… Ходите к ней вдвоем, только дальше-то что? Ты прости меня, старуху, вроде бы дело мое – сторона, сами разберетесь, а вот глядишь, и я на что-то пригожусь, хоть ты совета и не спрашивал.
– Баба Зина, у меня на Любу никаких планов нет. – Георгий затянул последнее крепление, уселся на табурет и задумался. – Мы дружим, понимаете, просто так вышло…
Кто знает почему – но он вдруг выложил бабе Зине все как есть: и об отце, и о том, как ушла мать, и как жили они с отцом, и об этой злополучной банке с окурками тоже. Никогда и никому не рассказывал, кроме Любы, а тут словно плотину прорвало.
– Понятно. – Баба Зина вздохнула, вдруг подошла и обняла Георгия: – Ты, сынок, главное, не замкнись опять. Жизнь такая, знаешь, все бывает. Ты еще молодой, какие твои годы, наверстаешь то, что упустил. Ну а друзья тоже нужны, конечно, и теперь они у тебя есть. Надо же с чего-то начинать, а друзья – это хорошее начало. Значит, доктора она выбрала. Что ж, совсем неплохо.
– Да они тоже, по-моему, просто дружат.
– Ну, то-то он сюда бегает как на службу да с мальчишкой возится. – Баба Зина тихонько засмеялась. – Вот как раз у доктора есть на Любу планы, тут уж точно, без ошибки. Может, сама Люба этого и не понимает пока, хоть и психолог ученый, но я жизнь прожила, научилась глядеть. Не зря сюда доктор ходит, и ведь по всему получается, что не устоит Любаша. Да и как тут устоять: красивая девка, в самую пору себе пару снова искать, что ж вдоветь-то остаток жизни. Жизнь проходит очень быстро, вот, кажется, только молодость, мир у ног, делай свою жизнь как хочешь, а оглянуться не успеешь – весь твой мир в квартире собран, и хорошо еще, если семья и друзья с тобой и ты с ними живым себя чувствуешь, а если в одиночку? Дети выросли и своей дорогой пошли, а ты вот тут и понимаешь, что дальше уж ничего не будет. Вот это и есть в старости самое плохое – когда понимаешь, что осталось только прошлое, а на горизонте из всех значимых и ярких событий маячит лишь яма. Готов кран-то?
– Готов, конечно. – Георгий поднялся. – Пора мне…
Он решил спросить у Леонида, что он там думает насчет Любы.
* * *
Мила проснулась внезапно, словно кто под бок толкнул.
В реанимационном отделении никогда не было настоящей тишины – из-за работающих приборов, тихих шагов медсестер, торопливого шепота врачей. Это не то место, где персонал может ночью вздремнуть. То и дело нужно подходить к больному, потому что реанимация – это своеобразное Чистилище, где кто-то незримый решает, кому куда. И Мила понимает, что оттуда отпустили ее лишь потому, что Стая без нее будет тосковать. Не пропадет, конечно, – Люба не даст, но…
Сейчас Мила проснулась и слушала тишину. За время пребывания здесь она перестала замечать эти постоянные звуки и сейчас не понимает, что ее разбудило.
Тишина изменилась.
Нет, аппараты продолжают гудеть, но тишина стала другой, а Мила разбирается в этом. Она регулярно бывает в местах, где тишина поселилась, казалось, навечно. И всюду тишина разная. В заброшенном доме посреди леса, где сгнившие половицы мрачно приветствовали всякого, кто ступал по ним, а случалось это нечасто – тишина была глухая, пыльная, липкая. Она обволакивала, не давала дышать, воняла старой грязью и пустотой.
Тот дом напугал тогда Милу – у нее было стойкое ощущение, что кто-то стоит за спиной. Бруно тоже скулил и прижимался к ней.
Или тишина старого лесного кладбища, где сквозь могилы проросли огромные деревья. Как в такой глуши оказалось кладбище, Мила не ведала. Но она точно знала: люди иногда покидают какое-то место. Остаются дома, кладбища, колодцы, а люди уходят. Тишина везде разная, и в таких местах она всегда неприятная. Когда она полдня рубила здоровенные корни, проросшие сквозь почти незаметный холмик, эта тишина клубилась вокруг нее потревоженными тенями.
