Что характерно, мнение Рэнд насчёт кампании Уилки было специфическим. Уилки запомнился за свой оптимистичный интернационализм, воплощённый в его послевоенном бестселлере «Один мир», и готовность представить объединённый с Рузвельтом фронт помощи Европе во время президентской кампании. Впрочем, всё внимание Рэнд было сфокусировано на том, что Уилки выступал в защиту капитализма. Несомненно, это было частью его облика. В 1940 г. в рамках своей кампании он заявил: «Я занимаюсь бизнесом и горжусь этим. Никто не может преуменьшить значение какого-либо факта из моей карьеры бизнесмена. В конце концов, бизнес – это наш стиль жизни, наши достижения, наша слава». Рэнд оценила то, что он оформил свою оппозицию «Новому курсу» как «непосредственно идеологическую, интеллектуальную, моральную проблему»
[115]. Она считала его своим товарищем в борьбе за индивидуализм. Кроме того, она ошибочно полагала, что он – любимый народом популист.
Добродушный, жизнерадостный и безнадёжно зелёный, Уилки был не ровня крушащему всё на своём пути Рузвельту. Ему не хватало «инстинкта убийцы», необходимого, чтобы сместить действующего президента со следующего срока. По-настоящему обеспокоенный враждебными силами из Европы, он согласился с уговорами Рузвельта касательно ленд-лиза, решив, что не будет публично выступать против, но такая политика противоречила взглядам изоляционистов. Лишённый единственного пункта, благодаря которому он мог вступить с Рузвельтом в конфронтацию, Уилки всё пытался самоопределиться. В итоге несколькими широкими штрихами Рузвельт изобразил его как служителя интересов крупного бизнеса и богачей.
Однако такой облик едва ли расстроил Рэнд, а даже наоборот. Впервые убедившись в том, что внутренняя политика – это на самом деле важно, они с Фрэнком вступили в нью-йоркское подразделение «Клуба Уилки» – сеть волонтёрских организаций, крайне важных для предвыборной кампании. Это был рискованный ход. Ни она, ни Фрэнк вот уже на протяжении нескольких лет не имели постоянной работы, и их сбережения практически истощились. Однако для Рэнд было характерно не останавливаться на полпути. Политика с годами становилась для неё всё важнее. И вот выпал шанс поступить в соответствии со своими принципами, действовать от имени политика, которого она поддерживала. Она бы никогда не смогла этого сделать в России. Отложив свой неоконченный роман, Рэнд взялась за дело.
Нью-йоркский «Клуб Уилки» был создан словно специально для молодого автора-республиканца. Подруга Уилки, Ирита фон Дорен, книжный редактор New York Herald Tribune, оказывала сильное влияние на нью-йоркскую кампанию, в которой принимали участие многие писатели, редакторы и другие представители литературных кругов. Здесь были люди, похожие на Рэнд: увлечённые своими идеями, красноречивые, готовые бесконечно спорить о политике. Они были не богемными радикалами, размышлявшими о революции, а успешными людьми, которые общались с представителями городской бизнес-элиты. Одному из своих друзей Рэнд говорила: «Я ещё никогда в жизни не встречала столько интересных мужчин и женщин всего за несколько месяцев, как во время кампании Уилки в 1940 г.»
[116].
Выбранный псевдоним, Айн Рэнд, освободил её от своего пола, религии и прошлого. Она – дитя судьбы, а это – идеальное имя.
Рэнд на добровольческих началах стала работать обычной переписчицей и делопроизводительницей. Её «карьера» стала развиваться стремительно, и уже через несколько недель она возглавила работу по созданию нового «отдела по интеллектуальным боеприпасам». Она учила других волонтёров вычитывать из газет злободневные высказывания Рузвельта или его коллеги Генри Уоллиса. Эти цитаты потом использовались во время речей в других клубах Уилки. Уоллес, в частности, стал кладезем предосудительной риторики, и Рэнд отправила нескольких волонтёров в местную библиотеку, чтобы отыскать побольше материала о ранних этапах его карьеры.
Иногда Рэнд вступала в конфликт со своим начальством, руководившим кампанией Уилки. Её инстинкты подсказывали, что нужно делать упор на негативные качества Рузвельта, его коллективистскую идеологию и негативное отношение к бизнесу. Организаторы кампании, впрочем, считали, что нужно больше внимания уделять Уилки, рекламировать его как новый вид мыла, подчёркивать его положительные качества. Такая мягкая тактика была неприемлема для Рэнд. В свободное от изучения злоключений Рузвельта время она посещала театры, где показывали новостные сводки Уилки, и оставалась после показа, чтобы ответить на вопросы зрителей. Это было одним из её любимейших занятий в рамках кампании, потому что здесь была возможность рассказать о своих принципах и вступить в разговор с незнакомцами. «Я была великолепной пропагандисткой»
[117], – вспоминала она.
Украсив своё пальто значками в поддержку Уилки, она пополнила ряды городских уличных ораторов. На людных перекрёстках она резко критиковала Рузвельта и агитировала за Уилки, быстро привлекая толпы людей, заинтересованных агитацией женщины с русским акцентом. Когда один из слушателей высмеял её за то, что она иностранка, Рэнд в ответ только усмехнулась. «Я решила быть американкой, – напомнила ему она. – А что сделал ты?»
[118]
Эти спонтанные мероприятия заставили Рэнд пересмотреть своё предубеждение насчёт американского избирателя. До кампании Рэнд с подозрением относилась к американской демократии. Она считала, что государство, вместо того чтобы иметь правительство, состоящее из людей и для людей, должно «существовать на благо высокопоставленных людей»
[119]. Это отвращение к низам отражалось ещё в её ранних произведениях. Теперь же она поняла, как сильно её впечатляют вопросы, которые ей задают люди, принадлежащие к рабочему классу, и как откликаются на её защиту капитализма. О своей работе в театрах она говорила: «Они подтверждали моё понимание обычного человека о том, что намного лучше иметь дело с ним, чем с офисом на Мэдисон-авеню и тамошними республиканцами»
[120]. Казалось, порицаемые ею безликие низы вместо социальных и интеллектуальных благ администрации Рузвельта осознавали всю её опасность.
Впрочем, большинство вопросов, которые ей задавали, касались войны в Европе. Каждый избиратель хотел знать, будет ли новый кандидат впутывать Соединённые Штаты в войну. Большинство приходило в ужас от мысли о том, что им придётся отправлять своих сыновей за океан, даже несмотря на то что ситуация в Европе быстро ухудшалась. Германия, Италия и Испания стали фашистскими государствами, и единственным оплотом либеральной демократии оставалась Англия. Премьер-министр Великобритании Уинстон Черчилль умолял Рузвельта помочь деньгами и материалами. Но руки Рузвельта связывали акты о нейтралитете. Тем не менее он всё больше убеждался в том, что Соединённые Штаты должны сыграть в европейской войне свою роль. Однако имелось множество сдерживающих факторов, противостоявших вмешательству. Ни один из кандидатов не хотел рисковать, отпугивая изоляционистов или таких же влиятельных интернационалистов. Они оба аккуратно лавировали между ними
[121].
