Снайдер помог Рэнд упорядочить и исторически обосновать её идеи из «Гимна». Рэнд в виде аллегорий рассказывала о силе индивида и важности революционных инноваций. Теперь Снайдер поместил эти мысли в экономический и исторический контекст, утверждая, что расцвет экономики происходит благодаря «нескольким людям, успешным и чрезмерно талантливым, наделённым бо́льшими средствами и возможностями по сравнению с другими»
[143]. По мере чтения Снайдера Рэнд превращала психологические категории секонд-хендера и создателя в экономические концепции человека активного и человека пассивного.
В «Манифесте» Рэнд вслед за Снайдером восхваляла классическую экономику и не представляла свои собственные взрывные концепции морали. Альтруизму, который сыграет значительную роль в «Источнике», в «Манифесте» отведена роль второго плана. Так могло получиться, потому что, когда Рэнд писала «Манифест», её мысли были далеки от философии романа или она была не готова представлять свои идеи без поддержки со стороны художественных произведений. По какой-то причине Рэнд воспевала себялюбие чисто с экономической точки зрения. Мысль о том, что «одним из величайших достижений капиталистической системы является то, насколько естественный, природный эгоизм человека был выгоден как для него самого, так и для общества», она не стала развивать
[144]. Подобным образом все её выпады были направлены в сторону «абсолютного» общего блага, подразумевая, что ограниченная концепция общего блага всё же является приемлемой.
В отличие от её более поздних работ, в «Манифесте» не отражалась разная трактовка «личного интереса» Рэнд и Адама Смита. Несмотря на то что последний восхвалял личный интерес в экономическом плане, он также одобрял естественное отношение людей к благосостоянию окружающих, которое он называл «симпатией». Смит различал личный интерес и то, что он называл «мягкими, тихими, любезными достоинствами». Эти две системы ценностей существовали, по его словам, в деликатном балансе, «в ограничении же эгоистичных и поощрении великодушных действий состоит совершенство природы человека». В более поздних работах Рэнд будет критиковать любые отличия экономических добродетелей от социальных, убеждая всех в том, что в обоих случаях должен действовать один и тот же моральный кодекс. Однако поначалу в подробных обсуждениях своей философии она ограничивалась только разговорами об эффективных сторонах капитализма и преимуществах свободы, не объединяя их в новую систему нравов
[145].
Свои рассуждения о капитализме Рэнд заканчивала трюком собственного сочинения. Она утверждала, что, несмотря на всю её оду капитализму, «мы никогда не жили при чистой капиталистической системе». С самого начала капитализму мешали коллективистские элементы, такие как монополистический капитализм и правительство. Эти проблемы не являлись недостатком капитализма, а были скорее результатом призыва к коллективизму. Она писала, что мы должны перестать винить во всём капитализм: «Пришло время заявить, что наша система – самая достойная, чистая и идейная из всех. Мы, её защитники, настоящие либералы и гуманисты». Её читатели встали перед выбором и должны объединиться во имя общего дела. Они узнают друг друга благодаря «единственной отличительной черте» – преданности свободе и воле. Она громко призывала: «ИНДИВИДУАЛИСТЫ ВСЕГО МИРА, ОБЪЕДИНЯЙТЕСЬ!»
[146]. То, что получилось, она отправила Поллоку с запиской, полной энтузиазма. Она была открыта к переменам и правкам, но надеялась, что «Манифест» в итоге издадут или опубликуют наряду с подписями членов их организации. В надежде она писала: «Давайте будем певцами новой Декларации независимости»
[147].
Индивидуалистский «Манифест» был кульминацией всех перемен её мышления, происходивших с ней с момента публикации «Мы, живые» в 1935 г. Самым очевидным был её выраженный, восторженный интерес к политике. Здесь она возвращалась к тому, что привлекало её ранее, вспомнив те чувства, которые вызывала у неё революция и политические идеи её отца, когда она ещё жила в России. Но американская политика как изматывала её, так и придавала сил в отношении её мироощущения. Работа в ходе избирательной кампании Уилки помогла Рэнд найти выход из рефлексивного элитизма. Теперь она понимала, что демократия может быть к капитализму более дружелюбной, чем она думала раньше. Кроме того, она пришла к мнению о том, что индивидуализм был, по сути, американской ценностью, той, что была скрыта за ширмой коллективистской пропаганды. Донесение правильных идей до широкой аудитории было лишь вопросом времени.
Предвыборная деятельность также дала Рэнд новый виток в направлении развития своей карьеры. Теперь политика занимала её так же сильно, как и художественная литература. Пока «Источник» лежал мёртвым грузом, она посчитала, что сможет легко написать 30 страниц, посвящённых политической философии. В 1940-х гг. она продолжила свою двойную карьеру, отдавая себя распространению политических идей в той же мере, что и созданию драматических историй и персонажей. Это был первый шаг к самоопределению, о котором она потом будет говорить с гордостью: писатель и философ.
Глава третья
Новое кредо свободы
К моменту завершения «Манифеста индивидуализма» интерес к политике поглотил Айн Рэнд с головой, остановив развитие литературной карьеры. Она на долгое время забросила «Источник» и начала новый раунд активистской деятельности. С поддержкой Ченнинга Поллока, с одной стороны, и своей брошюрой – с другой, она стремилась призвать в Нью-Йорке как можно больше нью-йоркских «реакционеров». Она жила в городе, известном как самый «красный» в Америке; в самом деле, сама фраза «нью-йоркский интеллектуал» стала ассоциироваться со своего рода левым литературным философом, сочувствующим коммунистам. Вместо них Рэнд присоединилась к альтернативной вселенной других нью-йоркских интеллектуалов, поддерживающих свободный рынок и невмешательство государства в экономику.
Новые знакомые Рэнд, и в особенности Изабель Патерсон, продолжили знакомить её с американской традицией индивидуализма, с которой она столкнулась благодаря оппозиции Рузвельту. Рэнд находила либертарианские идеи убедительными, но отношение либертарианцев настораживало. Кампания Уилки придавала Рэнд энергии и убеждала её в том, что американцы открыты капиталистическим идеям, но на остальных это производило обратный эффект. Казалось, она одна из своей компании верила в политические перемены. Спустя многие месяцы написания писем, встреч и жарких речей Рэнд нашла в себе свежие силы присоединиться к движению по развитию «нового кредо свободы»
[148]. Из-за своих организационных неудач она чувствовала, что действовать нужно срочно. Поллоку она писала: «Кто проповедует философский индивидуализм? Никто. А если его не проповедовать, то экономический индивидуализм долго не протянет»
[149]. У Рэнд возникло ранее неизвестное ощущение миссии, которое в итоге приведёт её к незавершённой рукописи.
