Поначалу Рэнд думала, что новая книга будет «дублёром», который станет просто повторять тематику «Источника», но вскоре она значительно расширила свои горизонты. Это всё ещё была приключенческая история с героями, которые отказываются быть частью экономики социального государства. Основная сюжетная линия создавалась на основе собственной биографии Рэнд, в частности реакции её отца на Октябрьскую революцию. Сначала она думала, что «роман просто продемонстрирует, как капитализм и правильная модель экономики опираются на здравый смысл». Изучение трудов Аристотеля и Платона, проведённое ради проклятого научно-популярного проекта, усилило её любовь к рациональной философии. Она решила, что в романе будет продемонстрирована связь разума с реальностью. Когда она начала конкретизировать эти темы, возник ряд вопросов: «Во-первых, почему разум так важен? Какова его роль, что именно делает разум по отношению к существованию человека?» В поисках ответов на эти вопросы Рэнд осознала, что её новый роман будет больше, чем просто интересная политическая сказка. К моменту появления первых строк она начала воспринимать свой труд как крупномасштабный проект, в основном метафизический по характеру
[291]. Но она по-прежнему испытывала трудности в понимании характера задачи, которую взвалила на свои плечи.
В конце 1940-х Рэнд считала книгу почти готовой. Дела явно шли в гору. К июлю 1947 г. у неё уже было готово 247 страниц; спустя год, когда в книге уже было 150 тыс. слов, она всё ещё думала, что этот роман будет короче «Источника». Когда рукопись выросла до трёх дюймов в высоту и пяти фунтов в весе, Рэнд наконец признала, что он будет «больше по объёму и масштабу», чем предыдущий роман
[292]. Но даже тогда у неё были причины полагать, что работа над книгой почти закончена. Планирование сюжета шло быстрее, чем она себе представляла, и бо́льшую часть своих исследований она уже завершила. Её героев и героинь было легко представить, а второстепенные персонажи появлялись «благодаря философским темам, затронутым в повествовании, и общему характеру сюжета» очень быстро. В 1950 г. она убедила Хэла Уоллиса расторгнуть с ней договор, что позволило уделять книге всё время. Теперь ей действительно казалось, что она сможет завершить работу за несколько месяцев. Рэнд ещё не знала, что «Атлант расправил плечи» станет, по её же словам, «недооценкой всей моей жизни»
[293].
Когда она всерьёз взялась за написание романа, то всё равно продолжала принимать гостей. Почти каждые выходные приезжали Рут и Баззи Хилл, кроме того, в её доме завсегдатаем было собрание небольшого кружка интеллектуалов из Лос-Анджелесского государственного колледжа. По приглашению профессора она выступала там перед студентами-политологами, а затем пригласила их посетить её дом при учёте, что они не коммунисты. Их профессор вспоминал: «Она была доброжелательной и всё прочее, но всё равно каким-то холодком от неё веяло. Таким уж она была человеком. У неё была своя голова на плечах и своё мнение – вот и всё»
[294]. Рэнд с переменным успехом удавалось склонять студентов к своим воззрениям. Один из них вспоминал: «Я столкнулся с 250 различными философскими мнениями, но все они были как большое колесо, спицы которого придавали ему баланс, и я уже больше не знал, что об этом думать. Она убирала одну спицу за другой. Наконец колесо начало крутиться. И я определённо стал крутиться вместе с ним в её сторону»
[295]. В отличие от зрелых консерваторов, с которыми Рэнд познакомилась в Нью-Йорке, она поняла, как легко перетягивать на свою сторону молодых искателей, которые сами к ней тянулись.
Из всей группы студентов, окружавших Рэнд, явно выделялся Нейтан Блюменталь. Между ними моментально установилась связь. Рэнд он понравился с самого начала, и у Блюменталя было то же чувство: «Я дома»
[296]. В первый же вечер они с головой погрузились в беседу и проболтали, пока не стало светать. Ей сразу же вспомнилась Изабель Патерсон, только на этот раз собеседник Рэнд был не её ровесником, а красивым молодым человеком, внимавшим каждому её слову. Спустя несколько дней Блюменталь привёл Барбару Вайдман, свою будущую жену. Вайдман тоже была под впечатлением от Рэнд. Она смотрела в её яркие глаза, «которые, казалось, знали всё и говорили, что нет никаких секретов и они не нужны»
[297]. Вскоре парочка стала частыми гостями на ранчо. Несмотря на то что Рэнд всегда хотелось говорить с новыми друзьями о политике и философии, она терпеливо выслушивала рассказы Барбары о личных переживаниях за прогулкой по территории поместья. Чатсворт стал убежищем для двух студентов, признавших, что из-за правых взглядов они становились всё больше непопулярными в университете. Рэнд наконец нашла друзей, с которыми ей было комфортно. Блюменталь и Вайдман не требовали от Рэнд больше, чем она могла им дать, никогда не сомневались в её авторитете, а то, как они ценят её труды, придавало ей сил.
Будучи впечатлительным подростком, находящимся в поисках своего идола, Нейтан, когда они познакомились, сразу же попал в мир Рэнд. От него почти не требовалось никаких действий, поскольку его образ мысли был схож с её собственным. Как и Алиса Розенбаум, Нейтан был нелюдимым и злым ребёнком, чувствовавшим себя отделённым от мира вокруг него. Если Алиса убегала к фильмам, он искал пристанище в драматургии, прочитав почти 2000 пьес, пока учился в старшей школе. К моменту своего знакомства с Рэнд он успел запомнить «Источник» наизусть. Если ему сказать фразу из книги, он моментально вспоминал, что было до и после неё в тексте. Теперь он разговаривал с Рэнд по телефону несколько раз в день и почти каждую субботу вечером приезжал к ней домой. Рэнд была его старшей женской версией, хотя поначалу Нейтан не воспринимал её как женщину. Спустя два месяца после их первой встречи Нейтан дал ей письмо, которое он написал редактору университетской газеты, опубликованное там же, подписанное «Моему отцу – Айн Рэнд – Первый шаг»
[298].
Это письмо, автором которого также значилась Барбара, было резким выпадом в сторону Ф. О. Маттиссена, литературного критика и профессора Гарварда, покончившего жизнь самоубийством во время расследования дела о его сотрудничестве с коммунистами. Маттиссена, заметки о смерти которого публиковались повсеместно, оплакивали коллеги левого крыла, считавшие его первым мучеником «холодной войны» из учёных кругов. Но только не Нейтан и Барбара. Они интерпретировали его смерть с рэндистской точки зрения, приписав ей иррациональность коммунизма. В своём письме Блюменталь спрашивал: «Если человек возлагает большие надежды на идею, содержащую немыслимые противоречия, а когда видит, что она искажается и терпит крах по всем параметрам, есть ли хоть что-нибудь героическое в том, что он убивает себя из-за несработавшей идеи, которая и не могла сработать?» В письме назойливо и безвкусно утверждалось, что люди вроде Маттиссена «не могут быть удостоены какого бы то ни было сожаления, а, наоборот, заслуживают того, чтобы гореть в аду». Письмо вызвало недобрую шумиху в колледже. Оно навсегда испортило отношения Барбары с профессором философии, который был близким другом Маттиссена. До публикации письма он был внимателен и благосклонен к Барбаре и даже пару раз ездил с ней в Чатсворт к Рэнд, после чего сказал, что находится под глубоким впечатлением. Теперь же он ответил на письмо в той же газете и стал открыто критиковать Барбару на занятиях. Его жестокость была настолько сильной, что Барбара поняла: придётся покинуть колледж, если она хочет продолжать изучать философию и получить диплом. Блюменталь же сохранял полное спокойствие. Он был крестоносцем, который нашёл своё дело
[299].
