Но в остальном же, новая жизнь стала для меня чем-то невероятно странным и мистическим. Я все никак не мог привыкнуть к тому, что мне не нужно ежечасно сражаться, выгрызая право на существование у каждого встречного. Я не умел спать, не вскакивая по ночам от ощущения, что меня настигают жестокие демоны. Мне постоянно снились кошмары Преисподней, которые словно полчища ядовитых пауков пытались протиснуться из моих воспоминаний в окружающую меня реальность. Но мой мирок, состоящий пока только из трех комнат небольшого дома и такого же небольшого дворика, сопротивлялся им и оставался островком спокойствия и безмятежности. И на этом островке моя душа нежилась, пытаясь исцелить полученные за столетия боли раны, не веря в свое счастье.
Но время шло, а я никак не мог научиться терпеть кого-либо рядом с собой. Я постоянно вздрагивал от прикосновений отца Данмара и отпрыгивал от него, словно испуганный кот от ушата ледяной воды. Эпимос, первое время, пытался меня успокаивать и насильно заключать в свои объятия, но делал этим только хуже. Один раз его упорство довело до того, что я как-то неосознанно прокусил ему предплечье. Просто обретенные в аду инстинкты оказались сильнее моей воли, и тело сделало все без участия мозга.
Однако за эту мою выходку кузнец не стал меня ругать. Он упрямо списывал все странности моего поведения на пережитую травму, и кровоточащий укус на своей руке воспринял с безропотным смирением. Единственное, что выдало его переживания, это то, что в тот вечер он сильнее обычного упился пахучей брагой и не успел к утру вовремя разжечь свой горн. Хотя до этого момента он держался без выпивки достаточно долго, дней, наверное, десять!
И видит Дьявол, я не хотел поступать с ним так. Просто вечность в Преисподней необратимо перекроила мое сознание. Я не мог разучиться видеть в каждом человеке угрозу, и неизвестно еще сколь долго мне предстоит жить таким пугливым дикарёнком. Столетия истязаний не забываются за несколько месяцев земной жизни… Но все же, я понимал необходимость научиться примерять на себя правильные маски. Окружающие люди должны видеть во мне того, кого я пытался в этом мире заменить. Маленького мальчика Данмара, чья мать обрекла его на вечную борьбу с судьбой, дав столь неподходящее имя.
К чести Эпимоса, он всеми силами пытался показать, что его любовь к сыну не становится слабее несмотря ни на какие мои чудачества. И я пытался отплатить ему хотя бы видимостью того же. В один из множества одинаковых дней мне все же удалось вызвать у кузнеца искреннюю радость. Он столь яро развеселился, что снова попытался полезть ко мне обниматься, но увидев как я весь сжался, в последний момент одернул могучие руки. Причиной такого бурного восторга было то, что я созрел для того, чтобы попроситься поработать в его кузне. То есть не так, как до этого — стоя в уголке и наблюдая, как великан стучит молотом по раскаленной заготовке, и только лишь изредка подносить требуемое ему. А по-настоящему, своими руками. Чтоб кулаки потом не сжимались от кровавых мозолей, а плечи горели от напряжения. Мне нужно было укреплять молодое тело хрупкого мальчика, если я не хотел предстать пред очами Князя Тьмы раньше срока…
В общем, отец Данмара мою инициативу воспринял с настоящим ликованием. По его лицу легко читалось, что он сейчас невероятно горд за то, что сын проявил интерес к его ремеслу самостоятельно. Поэтому первым делом он подвел меня к неподъемному мотку толстой проволоки, а следом вручил молоток, клещи и зубило. Моя задача оказалась простой настолько, насколько это вообще может быть в кузнице. Я должен был отмерять по специальной заготовке длину проволоки, обкусывать ее ударом молотка по зубилу, а при необходимости и выпрямлять. Затем я самостоятельно складывал все обрубки в полыхающий горн, и немного погодя, когда начинали краснеть их кончики, расплющивал их на манер шляпки в специальной штуковине, которая называлась гвоздильня. Да, вы все правильно поняли, освоение кузнечного дела я начал с изготовления простых гвоздей. И пусть эта работа не была слишком уж тяжелой, но нетренированное тело Данмара начало яростно сопротивляться такой нагрузке уже через считанные минуты. Первой устала рука с молотком, за ней следом рука с зубилом. Потом заболело плечо и спина, а им в унисон застонали локти. Каждый новый замах отдавался болезненной дрожью во всем теле, а вибрация от каждого удара вгрызалась своими тупыми зубами в сами кости.
Однако я продолжал исправно поднимать и опускать зажатый в кулаке инструмент, откусывая от длинного мотка одинаковые кусочки. Для меня все эти неприятные ощущения на контрасте с незаживающими следами демонических зубов и когтей, пылающих на моей душе, были едва ощутимы. Вот только юное тело, перенесшее к тому же совсем недавно тяжелую травму, оказалось не настолько стойким, как мой дух.
Закономерным финалом моего рвения стало то, что Эпимос вынес мою бесчувственную тушку на свежий воздух, потому что я попросту потерял сознание. После тягучего жара натопленной кузни теплые ласки полуденного солнца показались мне едва ли не грубыми морозными оплеухами. От резкой перемены температуры, я тут же пришел в себя. Но стоило мне осознать, что меня держат чьи-то руки, так сразу же инстинкты загнанного грешника в очередной раз перехватили у разума контроль над телом.
К тому моменту, когда в голове хоть немного прояснилось, я уже стоял, по-звериному сгорбив спину и согнув колени, напоминая испуганного волчонка. Я готовился к яростной схватке за свою новую жизнь. Жизнь, которую я только начал вкушать заново, цену которой узнал…
Но на меня никто не собирался нападать. Постепенно в голове прояснилось, и я понял, что здесь по-прежнему никого не было, помимо Эпимоса. И сейчас он испуганно замер, глупо уставившись на зажатое в детском кулачке зубило.
— Сын? — Осипшим голосом позвал он меня, не сводя взгляда с направленного в его сторону острия инструмента. — Данмар, ты чего? Это же я…
— Прости… отец, — выдавил я из себя, едва не поморщившись, из-за того, что чувствовал себя обманщиком. — Мне снова привиделся кошмар…
Кузнец знал о том, что я часто вскакиваю с криком посреди ночи, поэтому лишь понятливо кивнул, примирительно выставляя ладони.
— Хорошо, тогда может быть ты отдашь мне зубило?
— А… конечно… — я смело подошел к великану, вручив ему инструмент, но снова непроизвольно вздрогнул, когда моя рука коснулась его мозолистой ладони.
Это не укрылось от внимания Эпимоса, и он воззрился на меня с невероятной тоской в глазах.
— Ты изменился, сынок… — грустно покачал он головой. — Ты стал совсем другим…
— В каком смысле? — Настороженно отозвался я, украдкой начиная присматривать пути для бегства. Просто на всякий случай…
— После этого злосчастного падения ты совсем перестал улыбаться. А в твоем взгляде поселилась тягучая вселенская тоска. Так на мир смотрят дряхлые старики, давно схоронившие своих детей. Те, кто понимают, что их от врат загробного мира отделяют лишь мгновения…
Я хотел ответить что-нибудь нарочито бодрое, попытаться разубедить отца мальчишки и чем-нибудь обнадежить. Но не смог, потому что его слова были истиной. Я действительно ощущал всей своей кожей жаркое дыхание ада. Я знал, что человеческая жизнь слишком коротка, и что вскоре я снова вернусь туда…
