Накладывая из кастрюли голубцы в протянутое блюдо Сергеем, Зина прошипела: «Все, хватит, неси, это нам на завтра останется!» Пространство кухни условно отделялось от гостиной экзотическими растениями в кадках. Поэтому шепот Зины донесся до слуха каждого, и над столом повисла неловкая тишина, когда плечистый, крупный, как шкаф, Сергей с заалевшими ушами беспомощно и послушно двинулся к гостям с большим, но полупустым блюдом.
Кроме трех пар ближайших и пока единственных соседей с Желтой Горы, на новоселье был приглашен доктор венеролог – крымский татарин с женой. Воспитанная в восточных традициях женщина была одета скромно, мало ела и почти не пила, и можно было счесть ее за немую, если бы в короткие перекуры, когда мужчины дружно покидали стол, женщина не оживлялась и не заговаривала. Когда муж возникал на пороге, жена тут же замолкала, прервав свою речь на полуслове. И тогда начинал солировать муж. Они словно договорились разговаривать по очереди.
Очевидно, пригласил Серый венеролога неспроста, потому как к этому времени уже сообразил, что погорячился с ранним браком, и стал активно и нагло гулять, тем более что Зина уже забеременела. Он не первый мужчина, который решил, что это веский аргумент, чтоб его понять и простить.
Серега снова разлил и предложил выпить под горячее. Гости выпили, но никто не спешил протянуть вилку за «ювелирным» голубцом, словно на пути к тарелке стоял запрещающий знак: «им на завтра». Мужчины дружно поднялись и направились к выходу на перекур. Вскоре, к разочарованию Сергея и радости Зины, все, не сговариваясь, заспешили по домам, не найдя повода оставаться здесь дольше. И дело было не в шашлыках, вероломно унесенных дикими псами и не в злополучных голубцах, проявивших хозяйку. Очевидно, всех присутствующих здесь связывало приличие добрососедства, но находиться в обществе малоинтересных молодоженов в их скоропалительно склеенном Эдеме дольше отмеренного никому не улыбалось.
Пролетела зима. Зина должна была родить со дня на день. С началом весны Серый развернулся на своих шести сотках по-взрослому, удивляя соседей. На Желтую, натужно гудя, поднимались один за другим «КамАЗы», с верхом груженые черноземом, гранитом, лесом.
Солнечным апрельским днем художник, накормив яичницей и проводив на работу свою Стрекозу, в течение долгого времени ревниво наблюдал из своего окна «стройку века», развернувшуюся перед его домом, сжимая челюсти, считал ходки грузовиков, и желваки на его синеватых, плохо выбритых скулах ходили ходуном. С начала месяца шестьдесят машин земли! «Это где же малец такие деньги берет? И зачем ему столько земли? Забор высокий поставить и коноплю выращивать?»
Понятно, что на Желтой сплошная глина да камни, ничего не вырастет, и Дима за десять лет позволил себе только машину земли под елочки, тайком вырытые в заповеднике безлунной ночью и высаженные на своем участке.
«Жена у этого кретина на сносях, а он куролесит, – продолжал свою мысль Дима, – привез рабочих, сложили ему русскую печь с огромной трубой прямо во дворе непонятно зачем, рядом вырыли бассейн, плиткой обложили. Приезжают каждый вечер собутыльники, врубают музыку в сабвуфере так, что стекла в соседских домах дребезжат. Жрут водку ящиками до одури, невменяемые, срывают с себя одежды, прыгают в бассейн в чем мать родила, не стесняясь и, даже наоборот, потешаясь, что их видно изо всех соседских окон. Хорошо моя уже вышла на работу и не видит их молодые дурные тела у себя под носом. Вот что он вчера творил?» – вспоминал Дмитрий.
…Серый, покачиваясь, стоял у открытого огня русской печи и, глядя на пляшущие языки пламени, глупо, пьяно улыбался. Ленивым движением, как в кино с замедленной съемкой, он вынул из кармана пачку денег, заклеенную банковской лентой, разорвал ленту и, повернувшись к приятелям, с самодовольной ухмылкой потряс перед ними. Пачка раскрылась, словно веер, некоторые купюры, не удержавшись в вялой руке, посыпались под ноги, один из гостей крикнул:
– Серый, ты не прав! Деньгами соришь!
– Где? – делано удивляясь и криво улыбаясь, спросил Сергей. – Где вы тут деньги видите? – повторил снова заплетающимся языком и, икнув, полез в другой карман. Вытащив оттуда доллары, назидательно произнес:
– Вот, это деньги! Вот, видите? Это деньги! – повторил раздельно и отчетливо: – А это мусор!
И в дополнение своих слов прицелился взглядом и небрежно бросил пачку в огонь. Двое сорвались со своих мест и подскочили, пытаясь выдернуть охваченные жадным пламенем новенькие банкноты, но, сунув руки, моментально отдернули. Один оглянулся в поисках чего-нибудь, чем можно было подцепить уцелевшие, а вернее, еще не полностью сожранные огнем купюры. Сообразил, увидев собачью миску, зачерпнул из бассейна воды и плеснул на пламя. Третий гость равнодушно наливал себе водку в граненый стакан и в одиночку пил. Он пропустил зрелище, общаясь с овчаркой Серого, которую тот недавно приобрел. Парень трепал собаку за холку, наклонившись к ней, делился чем-то сокровенным, иногда собрав ее шерсть в свой кулак заодно со шкурой так, что глаза бедной изменяли свое положение и форму, но она терпеливо молчала и не сопротивлялась. Только иногда издавала жалобный скулеж, если было слишком больно, но мазохистка не уходила, оставалась у его ног, хотя не привязана, могла.
Внутри печи зашипело, заструился дымок, и двое, матерясь и отталкивая друг друга, стали выхватывать из мокрой сажи и пепла дорогие сердцу изрядно обгоревшие купюры. Серый стоял рядом и наслаждался происходящим. Царь. А эти смерды готовы были сами прыгнуть в огонь за монетой, которую он туда бросит. Серый ощущал собственное безграничное величие. Но недолго.
Наутро у него было дикое похмелье. Работать не мог и, велев водителю купить шампанского и отвезти себя любимого домой, уселся в машину, обняв раскалывающуюся башку. Откупорив бутылку прямо на ходу и залив штаны шипящей пеной, жадно глотнул, шампанское ударило пузырьками в глотку и нос. Громко отрыгнув, Серый вгляделся в маячившую у подножия Желтой женскую фигуру. Крепкая, как орех, туго обтянутая джинсами попа, узкая талия и блондинистая грива. «Стрекоза», – признал зимнюю соседку Сергей и велел остановиться водителю, когда поравнялись с женщиной. Ее не пришлось уговаривать, только кивнул, и барышня смело запрыгнула в машину.
Дима не сомкнул глаз всю ночь. Начался сезон, Стрекоза вышла на работу и каждый день он проживал, как на пороховой бочке, взвинчивая себя к вечеру: придет не придет? Все валилось из рук. Не пришла. И этот молодой козел, поставивший перед его домом свой вагончик, бесил. Ну вот откуда у обалдуя деньги? Да еще такие шальные, чтобы, как вчера, их в огонь бросать? Дима пашет с пятнадцати лет как проклятый, а к пятидесяти даже дом до ума довести не может, собирает по копейке. Да были бы деньги, он бы своей женщине и машины, и наряды покупал, никуда бы не уходила, дома бы сидела, горько рассуждал он, глупо используя сослагательное наклонение, то и дело поглядывая в окно в надежде увидеть свою любимую. А в воспаленный от бессонницы мозг ввинчивались вопросы: где она? С кем она?
Дмитрий увидел автомобиль, медленно взбирающийся на Желтую, все окна его были открыты, и издали слышна музыка, грохотавшая внутри. «Как только у них перепонки выдерживают?» – равнодушно подумал художник и перевел взгляд на территорию Серого. Там с раннего утра пахали шесть строителей. Двое дружно, как муравьи, перевозили в тачках черную, жирную землю, выгруженную только что из «КамАЗа», равномерно распределяли по участку и ровняли. Следующая пара занималась основой для будущего забора, и еще двое замешивали бетон. Рядом стояли «Жигули» работников. Вблизи отдыхал разгруженный «КамАЗ», водитель перекуривал, опершись на колесо. Машина поравнялась с «КамАЗом», и Дима, не веря своим глазам, опознал дорогую сердцу руку, свободно свесившуюся из окна с блеснувшим на запястье массивным дешевым браслетом. Кровь бросилась ему в голову, он стоял, как гвоздями прибитый, несколько секунд и смотрел на свою любимую, которая не спеша выныривала из машины, потягивалась по-кошачьи, соблазнительно оттопырив задок и поправляя растрепавшиеся на ветру волосы, с кокетливой улыбкой глядя на Серого. Он протянул ей бутылку, она взяла и, закинув голову, начала пить шампанское прямо из горлышка.
