– Ребята, а давайте угостим оладушками учителей на нашем этаже, – предложила Катя.
– Прекрасная идея, – согласилась Наташа. – Только сначала попробуем сами. И я сомневаюсь, что что-то останется, – засмеялась она.
– А мы ещё напечём. – Яся сняла фартук. – Конечно, Екатерина Михайловна, первая порция уже готова, давайте отнесём оладьи учителям. Кто пойдёт?
– Все вместе пойдём, только сначала поедим, – взмолился Лёнька, запихивая в рот оладушек. – Вкусно! – пробормотал он и облизнулся. – Ох как вкусно! Екатерина Михайловна, попробуйте!
– Спасибо. – Катя улыбнулась и взяла тарелку.
– Налетай! – издала клич Яся, посмотрев на уминающего оладьи Лёньку.
Через несколько минут Катя Ершова растерянно воскликнула:
– Чем же мы угощать учителей будем? Всё съели!
– Заправляй новую миску, Лёнька, – скомандовала Яся, облизывая пальцы, и снова надела фартук. – Не волнуйтесь, Екатерина Михайловна! Мы сейчас быстренько ещё партию испечём. Вы не устали? – спросила она учительницу.
– Нет, я в порядке, – бодро ответила Катя. – А сгущёнка вкусная? – неожиданно спросила она. – Дайте-ка и мне попробовать.
– Берите, Екатерина Михайловна! – сказал Лёнька. – Я уже поел, теперь пойду задачи решать, у меня сегодня вечером ещё шахматы, и нужно всё успеть.
Кружок любителей шахмат, куда ходил Лёнька, находился неподалёку от школы в старом здании. Когда-то там был клуб, где занимались бальными танцами. Теперь танцоры перебрались в другое место, а оставшееся пустовать помещение стали использовать под шахматный кружок для детей и взрослых. Раз в три месяца устраивались турниры, на которых собирались истинные любители шахмат, к коим себя причислял и Лёнька Старостин. Как раз сейчас он активно готовился к сеансу одновременной игры, который должен был состояться через пару недель.
Занимался Лёнька со стареньким преподавателем математики Аркадием Моисеевичем Граниным. Аркадий Моисеевич Лёньку очень любил и в шутку называл юным Эйлером (был такой великий математик) за острый ум и способность нестандартно решать сложные тактические задачи на шахматной доске.
Вот и сегодня Лёнька торопился на урок к Аркадию Моисеевичу. До турнира оставалось не так много времени, а подготовка предстояла ещё большая.
– Лёнька! – остановил друга Дима Думцев. – Не забудь пригласить нас! Интересно же!
– Ладно, так и быть, позову. Екатерина Михайловна, а вы придёте? – вдруг спросил он.
– Конечно! – быстро согласилась Катя. – Обязательно!
– Договорились! – расплылся в улыбке Лёнька и быстрым шагом вышел из мастерской.
Глава 7. Лирическая
Вернувшись домой с работы, Михаил Борисович Ершов первым делом заглянул в комнату дочери. Катя сидела за столом и листала тетради.
– Папочка! – обрадовалась она. – Заходи.
– Как дела, Катюша? – спросил Михаил Борисович. – Что в школе?
– Ты знаешь, папочка, они необыкновенные, замечательные, такие искренние, трогательные. Вот, посмотри… – Катя стала открывать тетради. – Сегодня мы пробовали нарисовать сочинение.
– Нарисовать сочинение? – Михаил Борисович удивился.
– Да, именно, – кивнула Катя. – Тема была очень сложная – «Признание в любви».
– Ух ты! Действительно трудно. Кому же дети признавались в любви?
– Маме, папе, братьям, сёстрам. Некоторые ребята – своим собачкам, птичкам. Вот, – сказала она, – это работа Насти, она объяснялась в любви своему годовалому брату.
Михаил Борисович взглянул на рисунок. На ветке дерева, на зелёном листочке были изображены два человека – Настя и её братик, девочка держала малыша на ладони. Солнце освещало детей тёплыми яркими лучами.
– Потрясающе, да? – сказала Катя.
– До слёз, – ответил Михаил Борисович.
– А знаешь, папочка… только не смейся… я вдруг представила себе, что мои дети закончили школу и у нас проходит последний звонок. Все с цветами. В воздухе плавает настроение прощания, грусти, но и гордости, счастья и чего-то ещё невероятно щемящего. Звонок переливчато поёт, сначала тихо, потом всё громче и неожиданно заполняет звуком всё пространство. Я вижу, как через девять лет по коридору, слушая свой последний школьный звонок, пойдут красавица Настя, мужественный Макар, ироничный Лёва, Лиза, Марта, Яся, Наташа и все мои такие взрослые, такие гордые, такие умные, такие отчаянно-счастливые дети.
– Девочка моя! – воскликнул Михаил Борисович.
– Помнишь, что сказал Роберт Браунинг? – В Катиных глазах сверкнули слёзы. – Я о том стихотворении, которое ты мне читал недавно. «Ты хочешь, чтобы твои песни не умерли? Пой о сердце человека». Так вот, я хочу сказать, – голос Кати сорвался, – я хочу сказать, – повторила она, – что я пою об их сердцах, они такие хрупкие, и я боюсь за них, я плачу и смеюсь вместе с ними. Я чувствую, как сердца моих детей бьются у меня на ладони, и знаю, что я не должна сжимать её, чтобы им не было больно. Никогда…
– Катюша… – Михаил Борисович обнял дочь. – Ну что ты? Всё же хорошо. Вот, растрогала старика.
– Папа, сегодня на уроке математики мы занимались устным счётом, – продолжала Катя. – Мои ребята, они молодцы, отлично справляются со сложными числами, легко в уме складывают и вычитают. В одном примере у нас получился ответ две тысячи девяносто три. «Екатерина Михайловна! – сказала мне Танечка. – Какое число интересное! Как год! Две тысячи девяносто третий год! Сколько же нам лет будет в том году?» – «Много, Танюха! Под девяносто», – с видом знатока ответил Дима. «А вам, Екатерина Михайловна? Сколько вам будет в две тысячи девяносто третьем году?» – с интересом спросили меня дети и начали считать. Неожиданно они замолчали, и в тишине очень звонкий голос мрачно произнёс: «В две тысячи девяносто третьем году Екатерины Михайловны, наверное, уже не будет». – «А где она будет? – ужаснулся Дима. – Где?» – «Ей будет больше ста лет, человеческая жизнь короче», – снова сказал чей-то голос. «А как же я без неё?» – спросил Дима и вдруг заплакал. «Дим! Ты что? – пытались успокоить мальчика одноклассники. – Тебе самому будет почти девяносто лет. Ты что, и в девяносто лет будешь у Екатерины Михайловны спрашивать, что тебе делать?» – «Да, – прошептал Дима и подбежал ко мне: – Только не умирайте, Екатерина Михайловна!» – «Ну что ты, Дима! – утешала я мальчугана, отчаянно пытаясь справиться с неожиданно вставшим поперёк горла комом. – Я и не собираюсь!» – «Ну ладно тогда! – сказал Дима. – А то совсем меня расстроили! Давайте считать дальше».
Михаил Борисович внимательно посмотрел на дочь.
