Девушки посмотрели друг на друга и прыснули.
— Когда я сказала Серёже про собрание, он велел, чтобы я никого не слушала и ни с кем не спорила.
— Правильно он сказал, — одобрила Мирра. — Не знаешь, когда он приедет?
— Нет. Он говорит — сейчас самое ответственное время.
— Чем он всё же занимается, а?
— Я не знаю, — сказала Надинька.
— И не догадываешься?
Надинька помолчала.
— Догадываюсь, — сказала она наконец. — Но так… довольно смутно.
— Хорошо бы он приехал, — мечтательно проговорила Мирра. — Пришёл на наш факультет и дал лекцию! А Колька чтоб сидел в первом ряду и глазами хлопал!..
— Как ты думаешь, на меня заведут персональное дело?
«Персональное дело» звучало почти так же страшно, как «враг народа», и голос у Надиньки немного дрогнул.
— Вот если Серёжа приедет и даст лекцию, никто ничего не заведёт!
— Мирка, не станет он давать никакую лекцию!
— Тогда не знаю.
Надинька остановилась.
— Правда? — с испугом спросила она. — Могут завести?
— Они всё могут, — сказала Мирра. — Но к тебе трудно всерьёз привязаться. — Она понизила голос. — И год сейчас пятьдесят седьмой, а не тридцать седьмой… Но всё же хорошо было бы, если бы Серёжа приехал…
Дома Надинька застала разор и разгром.
Вещи были увязаны в узлы, мамин портрет пропал со стены, рояль накрыт чехлом, к двери выставлены калоши и боты.
— За обувь ещё не принималась, — озабоченно сказала Агаша. — Что такая бледная?
— Меня пробирали на комсомольском собрании.
— Батюшки-светы! За что же?
— За тебя и за доктора. Что я живу с прислугой, то есть с тобой, и прописала доктора, а он бывший шпион.
Агаша трижды перекрестилась, не удержалась.
— Это кто ж такое удумал?!
— Колька! Помнишь, я тебе рассказывала? Он меня провожал, когда мы с доктором встретились на дачной дороге! Помнишь?
— Как с доктором встретились, помню, а Кольку не помню. Сядь и поешь. Вон под подушкой кастрюлька, я котлет накрутила.
— И ещё за Серёжу! — продолжала Надинька, распаляясь. — Я вышла замуж, а коллектив не знает за кого.
— Так ведь никто не знает, — вставила Агаша. — Бог с ним, с коллективом, я тоже не знаю!..
— Агаша!
— Молчу, молчу…
Надинька немного посидела возле рояля, раздумывая, а потом вскочила и побежала в коридор.
Там ей попалась бабуся Колпакова.
— Съезжаете? — осведомилась она довольно мрачно. — Ну-ну.
— Алё, междугородняя! — прокричала Надинька в телефон. — Дайте Ленинград, срочный!
— Все линии заняты, ждите, — проквакала междугородняя.
Надинька вернулась к себе. Агаша на подоконнике приготовила ей прибор и тарелку.
— Сядь и поешь!
— Я его попрошу, — словно поклялась сама себе Надинька. — И он приедет. Хоть на один денёк!..
Агаша вздохнула.
— Ты мне лучше скажи, куда мы с места поднимаемся, — заговорила она, завязывая в серую простыню своё и Надинькино зимние пальто, — ведь ничего ж не знаем, не ведаем! Какая квартира, где? Мы её даже не видали!
— Серёжа сказал, обыкновенная, хорошая квартира.
— Серёжа сказал! — передразнила Агаша. — Откуда он знает, хорошая или нет? Может, там кухни нет, готовить негде? Или соседей семнадцать семей?
— Агаша, я тебе сто раз говорила — квартира отдельная.
— Да за что ему такие почести — отдельная квартира?!
— Большой специалист, квалифицированный инженер.
— Приехал бы да помог нам с переездом специалист твой! Хоть самую малость!
— Он за нами машину пришлёт. Он обещал.
— Машину ещё какую-то, — пробормотала Агаша. — И съезжать принялись зачем-то!.. Чем нам тут плохо?
— Нам не плохо, но Серёжа сказал, что к Новому году вернётся на работу в Москву, а мы к тому времени уже устроимся на новой квартире.
— Вот бы так-то вышло.
— Так и выйдет.
В дверь заколотили.
— Надька! — закричал Федот Ващук. — Открывай!
Надинька вскочила, побежала и распахнула дверь.
— Принимай! — торжественно объявил Федот и показал рукой куда-то вниз. — Сам сработал!..
Надинька посмотрела, и Агаша подошла и тоже стала смотреть.
На полу стоял сундук, довольно высокий, до колен примерно. Сундук был светлого дерева, полированный, с медными уголками — роскошный.
— Во, гляди, гляди! — Федот откинул крышку.
Внутри оказались два отделения: одно обито стёганым войлоком, а другое гладкое, деревянное.
— Это, стало быть, для посуды, — продолжал Федот, указывая на войлок, — а то для чего хошь! Хошь книжек своих напихаешь, хошь барахлишко!
— Красота-то какая, — вымолвила Агаша. — Загляденье.
Федот засмущался.
— Это вам к переезду.
Надинька кинулась обнимать его. От него крепко пахло махоркой, самогоном и чесноком.
— Спасибо вам, Федот! Вот спасибо!
— Да чего там! Главное, не забывай нас, дочка. Хоть навещать приходи.
— Буду! Буду приходить, Федот!..
Он затащил сундук в комнату, покосился на зачехлённый рояль, крякнул и вышел.
— Вот как тебя все любят, — вымолвила Агаша.
— За что? — сама у себя спросила Надинька. — Раньше мне казалось, что они нас ненавидят…
Агаша покачала головой.
— Жизнь у людей тяжёлая, Надинька. Иной раз хочется улыбаться да радоваться, а не получается. Вон Федот. Инвалидом на фронте стал, победителем домой вернулся. Теперь вот горькую пьёт — работать как следует не может, лучшие свои годы войне отдал. С чего ему нас любить-то, за какие такие заслуги? А вот полюбил… Или доктор наш! Десять лет по лагерям и поселениям мыкался ни за что ни про что, жену и детей потерял, один как перст на свете остался. А ничего — к нам притулился, в больнице служит, живёт! Ещё небось скучать без нас будет, хотя мы ему комнату освобождаем!
— И мы будем скучать, — отозвалась Надинька. — И приезжать будем, и гостить! Правда, Агаша?
— Светлая у тебя душа, — сказала нянька. — Вот за душу-то тебя и любят.
— Ну тебя, Агаша.
— Ты глянь-ка сюда.
Надинька доела котлету, стрельнула в сторону Агаши глазами и мгновенно вылизала тарелку — так было вкусно, и так хотелось ещё. Но больше не было.
