Вдруг по зашторенным окнам прошёлся свет автомобильных фар, зафырчал мотор, просигналил гудок.
Надинька вскочила — всё было так, словно запоздавший отец вернулся с работы! Сейчас зазвучат на крыльце шаги и знакомый голос провозгласит: «Девчонки, я приехал!»
Надинька бросилась в прихожую и распахнула дверь, в которую уже стучали.
…Конечно же, отец не приехал. Он теперь никогда не приедет. На крыльце стояла незнакомая дама в ватерпруфе и накинутом капюшоне, у неё за спиной человек в кепочке. Он держал над собой зонт, с которого лило и брызгало во все стороны.
— Добрый вечер, — поздоровалась дама. — Разрешите войти? Пётр Силыч, жди.
Надинька посторонилась.
Дама цепким взглядом прошлась по стенам, задержалась на зеркале, подошла и стала перед ним снимать насквозь мокрый ватерпруф.
Разоблачившись, она, не глядя, протянула одежду Агаше:
— Прими.
Агаша приняла.
Дама поправила затейливую причёску, покачала головой, как видно, недовольная тем, что валик примялся под капюшоном, и повернулась к Надиньке.
— Должно быть, вы Надежда Павловна Кольцова. А я Руфина Терентьевна, супруга генерала Гицко. Мы въезжаем в эту дачу, я решила прежде посмотреть.
Она говорила подчёркнуто любезно и отчётливо, словно сомневалась, что Надинька и Агаша её понимают.
— Пётр Силыч, наш шофёр, привёз кое-какие вещи, мне бы хотелось их разместить. В городе от них тесно.
Надинька стояла как громом поражённая. До сих пор все разговоры об отъезде и даже сборы были частью какой-то… воображаемой жизни, ненастоящей. Генеральша Руфина Терентьевна была совершенно настоящей! Её лаковые резиновые боты по-настоящему блестели, сильно накрашенные губы выговаривали настоящие слова, и дом теперь по-настоящему принадлежит ей, а вовсе не Надиньке с Агашей.
— Ну-с, проводите меня, — распорядилась генеральша по-настоящему. — А ты… как тебя?.. помоги Петру Силычу с вещами.
Она зашла в столовую, окинула взором лампу над круглым столом, старинный ореховый буфет, диван, довольно потёртый, и усмехнулась.
— Когда намереваетесь освободить?
— Мы ещё не все вещи собрали, — пробормотала Надинька.
— Нужно поторопиться, милая. Мы, конечно, зиму в городе проживём, но здесь устраиваться нужно! А это целое дело! Мой супруг-генерал не может жить в эдакой эволюции!
Надинька посмотрела на генеральшу. Та продолжала как ни в чём не бывало:
— Он правительственное задание выполняет. Партия приказала самый новейший ледокол построить, чтоб такого даже в Америке и близко не было. С утра до ночи на службе, отдыхать должен, как полагается. Из пристроек что имеется?
— Гараж, — вместо Надиньки ответила вернувшаяся с корзинами и узлом Агаша. — Сарайка с той стороны, почти у леса. Мы там всякий садовый инструмент держим. Ну, и дровник под крышей, как без него.
— А водопровод? Канализация?
— Всё есть, как не быть. Воду колонка греет, уголь отдельно привозят.
— А телефон?
— В кабинете.
Новая хозяйка обошла весь дом, заглянула во все углы и щели. За ней ходила Агаша. Надинька ушла в тёмный отцовский кабинет, села на пол у печки и стала грызть ноготь, пристально глядя на телефон.
…Серёжа, милый, позвони мне сейчас! Мне так страшно, и я совсем одна!.. Нет, я комсомолка и не имею права страдать из-за того, что в мой дом пришли посторонние люди! Подумаешь, дом! Материальные ценности, мещанство! Но я ничего не могу с собой поделать, мне страшно! Папа, папочка, зачем ты так поступил со мной? Почему ты меня оставил? Агаша говорит: бог всем людям отец, но у меня-то больше нет отца. И Серёжа ни разу не приехал — и в больнице, и на похоронах я должна была справляться своими силами! Тогда я справилась, а сейчас не знаю, смогу ли…
— А где же Надежда Павловна? — послышалось из прихожей. — Нам ехать пора, здесь неблизко. Сто раз я супругу говорила, чтоб соглашался дачу брать не дальше Кунцева! А ему вечно всучат какой-нибудь неликвид! Впрочем, дом ухоженный.
— И на том спасибо, — отвечала Агаша. — До свидания, будьте здоровы.
— А хозяйка твоя? Не выйдет?
— Да уж не станем её тревожить, — твёрдо сказала Агаша. — Только-только отца схоронила, и матери нет. Нелегко ей.
— Я смотрю, ты преданная! Хочешь, работай у меня. Будешь здесь жить, за домом смотреть. Чистенько у тебя, прибрано.
— Покорно благодарим, — помолчав, с достоинством проговорила Агаша. — Мы при Надежде Павловне останемся.
— Ну, как знаешь.
Прозвучали шаги, хлопнули двери автомобиля, по портьерам прошёлся свет фар — уехали.
— Ну, что ты там? — спросила Агаша, появляясь на пороге кабинета. — Опять в темноте сидишь?.. Давай-ка чаю ещё раз попьём да варенье достанем. У меня абрикосовое припрятано, с косточкой, как ты любишь.
— Агаша, почему Сергей не позвонил?
Агаша сердито вздохнула:
— Дался тебе Сергей этот! Павел Егорович его терпеть не мог!
— Папа его не знал! А он хороший! Первым студентом на нашей кафедре был, а потом лучшим аспирантом! С ним сам профессор Кулагин советовался!
— Может, он и умный, я того не ведаю, а вот человек точно плоховатый.
— С чего ты взяла?
— С того, что ты тут на полу сидишь, из дома тебя гонят, а он где? Ищи-свищи его!
— Он на ответственной работе! — почти закричала Надинька. — Я знаю, он мне говорил!
— Пойдем, — повторила Агаша устало. — Нам собираться надо. Время вышло.
Декабрь, 1956 год
Все, кто бежал на смену, разбирали из ящика заводскую многотиражку, читали на ходу.
«Освоили резку толщи стальной,
Изобрели автомат,
Инженер и рабочий — каждый герой,
Пытливому нет преград!»
— Борь, Борь, взгляни, это же про тебя написано! И про Лёшку Макарова!..
— Где? Где про Борю?.. Покажи, Катя!
Молодой инженер Борис Смирнов готов был сквозь землю провалиться, горел со стыда. Зачем он только пошёл сегодня на работу вместе со всеми общежитскими? Как будто не мог обождать немного, тем более яичница опять вся сгорела!
Хотя кто ж знал, что именно сегодня, как на грех, выйдет эта самая многотиражка!..
Борис сунул газету в карман тулупчика и повернул от проходной направо, чтоб не идти по главному заводскому проспекту вместе со всеми. Здесь, за старыми корпусами и пакгаузами, было почти темно — фонари стояли редко и горели слабо, — и ветер, ледяной ленинградский ветер сразу ударил в лицо, словно караулил за углом.
