(47) Итак, чем же это должно кончиться? – Тогда только, когда вы, граждане афинские, одних и тех же людей сделаете и воинами, и свидетелями действий военачальника, и по возвращении на родину – судьями при проверке отчетов и когда, следовательно, вы будете не по рассказам только слышать о состоянии ваших собственных дел, но и видеть их лично. А сейчас у вас дела дошли до такого позорного состояния, что из военачальников каждый по два, по три раза судится у вас по делам, которые караются смертной казнью46, с врагами же ни один из них не имеет решимости хоть раз сразиться с опасностью быть убитым; смерть охотников за рабами47 и смерть грабителей они предпочитают почетной смерти: злодею48 ведь подобает смерть по приговору суда, а полководцу смерть в бою с врагами. (48) А из нас некоторые, прохаживаясь по городу, рассказывают о том, будто совместно с лакедемонянами Филипп готовит низложение фиванцев и расстраивает их союз государств, другие – будто он уже отправил послов к царю49, третьи – будто он укрепляет города в Иллирии, четвертые – будто… Одним словом, мы, все и каждый, только сочиняем разные сказки и ходим с ними туда и сюда50. (49) Я со своей стороны думаю, граждане афинские, клянусь богами, что он опьянен величиною своих успехов. Что он мысленно гадает даже во сне еще о многих подобных же успехах, так как не видит никого, кто бы мог его остановить, и притом еще увлечен своими удачами; но, конечно, он, клянусь Зевсом, предпочитает действовать вовсе не так, чтобы самые недальновидные между нами знали, что́ собирается он делать: ведь, конечно, очень недальновидны те люди, которые сочиняют эти басни. (50) Но лучше оставим эти разговоры и будем знать одно: этот человек – наш враг, он стремится отнять у нас наше достояние и с давних пор наносит вред всегда, когда мы в каком-нибудь деле рассчитывали на чью-то помощь со стороны51. Все это оказывается направленным против нас; все дальнейшее зависит от нас самих и, если теперь мы не захотим воевать с ним там, то, пожалуй, будем вынуждены воевать с ним здесь; так вот если мы будем знать это, тогда мы и примем надлежащее решение и избавимся от пустых словопрений: не будущее нам нужно предугадывать, надо знать хорошенько, что вам будет плохо, если вы не будете относиться к делу с вниманием и не пожелаете выполнять необходимых мероприятий.
(51) Так вот, что касается меня лично, то как прежде52 я никогда не задавался целью говорить приятные вещи, если не был в то же время сам убежден в их пользе, так и теперь я высказал свое мнение с полной откровенностью, ничего не утаив. Но, как я знаю, что вам полезно слушать наилучшие предложения, вот точно так же я хотел бы знать, что это послужит на пользу и тому, кто предложил самое лучшее. Тогда я чувствовал бы гораздо больше удовольствия. Но хотя я еще не знаю, какие последствия ожидают меня в дальнейшем53, все-таки я твердо убежден, что, если вы исполните мое предложение, это должно послужить вам на пользу, и потому беру на себя говорить об этом. Победит же пусть то, что всем должно принести пользу.
V
О мире
Введение Либания
(1) Так как война из-за Амфиполя затягивалась, то Филипп и афиняне пожелали заключить мир: афиняне – под влиянием неудач на войне, Филипп же – движимый желанием исполнить то, что обещал фессалийцам и фиванцам. А обещал он: фиванцам – передать Орхомен и Коронею, города Беотии, тем и другим – покончить с фокидской войной. Но это было для него невозможно, пока была война с афинянами. Дело в том, что однажды в прежнее время, когда он хотел прорваться в Фокиду, афиняне обошли на кораблях окружным путем так называемые Пилы, или, как иначе их называют, Фермопилы, и преградили ему проход. (2) И вот теперь, заключив мир с афинянами и не встречая уже ни с чьей стороны препятствия, он прошел через Пилы и разгромил народ фокидян и заставил остальных греков передать ему место фокидян в союзе амфиктионов и голоса их в Совете. После этого он отправил послов и к афинянам, предлагая и им признать это постановление. Демосфен и советует уступить ему; но он поддерживает это требование не потому, чтобы признавал его правильным; он считает даже несправедливым, чтобы македонянин участвовал в греческом Совете, но он высказывает опасение, как бы афиняне не оказались вынужденными вести общую войну против всех греков. Он напоминает, что другие греки по разным причинам настроены враждебно по отношению к афинянам; поэтому они все сообща и начнут войну общими силами, если мы, – говорит он, – своими действиями дадим всем им одинаково основание обвинять нас, раз одни пойдем против постановления амфиктионов. Вот почему выгоднее, по его словам, соблюдать мир, – особенно когда Филипп уже прошел через Пилы и имеет возможность вторгнуться в Аттику, – чем по незначительному поводу навлечь на себя такую большую опасность.
(3) Мне кажется, что эта речь была только подготовлена, но не была произнесена. Дело в том, что оратор в обвинительной речи против Эсхина среди разных преступлений ставит ему в вину и то, что он выступал с советом принять Филиппа в члены амфиктионии, тогда как никто другой не решался этого предложить, даже Филократ, наиболее бессовестный из всех. Конечно, если бы он сам подал такой совет, он не обвинял бы за это самое Эсхина, но, очевидно, он побоялся подозрения, чтобы не подумали, будто он держит сторону Филиппа и будто высказал такое мнение, подкупленный деньгами царя, так как и в данной речи он, по-видимому, отвечает на какое-то подозрение подобного рода, стараясь показать свою преданность отечеству и неподкупность.
Речь
(1) Как я вижу, граждане афинские, теперешнее положение дел вызывает большое беспокойство и тревогу не только потому, что многое у нас потеряно и что совершенно бесполезно говорить об этом хорошие речи, но еще и потому, что даже и насчет оставшегося у нас все мы расходимся во взглядах на то, какие меры были бы полезны в каждом отдельном случае, но одни представляют их себе так, другие – иначе. (2) Однако, если вообще по самой природе утомительно и трудно обсуждать дела, то еще в гораздо большей степени сделали это трудным вы сами, граждане афинские. Действительно, все остальные люди, прежде чем предпринимать какое-нибудь дело, обыкновенно обсуждают его, вы же начинаете обсуждать лишь тогда, когда дело уже сделано. От этого за все время, насколько хватает моя память, и бывает постоянно так, что человек, порицающий все ваши ошибки, превозносится похвалами и заслуживает одобрение за свою речь, самое же дело и самая суть обсуждаемого вами вопроса ускользает от вас. (3) Но хоть это и так, я все-таки думаю – и с этим убеждением я и поднялся на трибуну, – что, если вам будет угодно слушать меня, не прерывая ни криками, ни пререканиями, как подобает людям, обсуждающим дела государства и притом дела такой важности, тогда я получу возможность говорить и подавать советы, которые помогут поправить настоящее положение и спасти потерянное.
(4) Но хотя я отлично знаю, граждане афинские, что напоминать о том, о чем сам ранее говорил, и выставлять самого себя у вас всегда бывает одним из наиболее выгодных приемов для тех, кто на это решается, однако я считаю это настолько нескромным и докучливым, что, несмотря на всю необходимость этого, чувствую в себе нерешительность. И все-таки я думаю, что вы сумеете лучше разобраться в тех делах, о которых я буду сейчас говорить, если припомните кое-что из сказанного мною прежде. (5) Именно, что касается меня, граждане афинские, то, во-первых, в то время, когда некоторые люди старались вас убедить ввиду волнений, происходивших на Эвбее, оказать помощь Плутарху1 и начать войну бесславную и разорительную, я был первым и единственным человеком, выступившим тогда с возражением против этого, и я тогда едва не был растерзан людьми, которым удалось убедить вас ради ничтожных выгод2 совершить много крупных ошибок. И вот немного времени спустя, когда вы не только навлекли на себя позор, но и испытали такое отношение к себе, какому из всех вообще живых людей еще никто никогда не подвергался со стороны тех, кому оказывал помощь, тогда все вы поняли и низость склонивших вас к этому людей и правильность предложений, сделанных тогда мной. (6) Затем, в другой раз, граждане афинские, когда я увидал, что актер Неоптолем3 под предлогом своего искусства получает неприкосновенность, на самом же деле наносит величайший вред нашему государству и обращает ваши распоряжения на пользу Филиппу и по его указаниям, я выступил и заявил об этом перед вами вовсе не из личной вражды, не из расчетов сикофанта, как это и выяснилось с очевидностью из последовавших затем событий. (7) И в этом случае мне уже не приходится обвинять ораторов, которые говорили бы в пользу Неоптолема (таковых не было ни одного4), но самих вас. В самом деле, если бы вы смотрели в театре Диониса5 трагических актеров, а не обсуждали вопрос о спасении и о положении всего государства, тогда бы вы, слушая наши речи, не относились к нему с такой благосклонностью, а ко мне с таким предубеждением. (8) Между тем теперь все вы, я думаю, уже поняли, что это значит: тогда, по его словам, он предпринял свою поездку в неприятельскую страну с той целью, чтобы собрать имеющиеся там за ним долги и чтобы, перевезя деньги сюда, исполнять здесь литургии6, – и очень часто в своих речах он выражал возмущение, как может кто-нибудь бросать обвинение против людей, которые оттуда перевозят сюда свои накопленные там богатства; так как же теперь, когда он благодаря миру получил к этому возможность, он вместо этого все свое видимое7 имущество, которым владел здесь, перевел на деньги и с ними уехал к нему? (9) Вот эти два случая из того, о чем я ранее предупреждал вас, дают подтверждение тем моим речам и показывают, что оба они были переданы мной точно и по всей справедливости так именно, как они были на самом деле. А вот, граждане афинские, еще третий случай; мне нужно рассказать еще только о нем, и тогда я обращусь уже непосредственно к тому вопросу, ради которого я выступил. Когда мы в качестве послов, только что приняв присягу на соблюдение условий мира8, вернулись сюда (10), тогда некоторые уверяли нас, что Феспии и Платеи9 будут восстановлены, что фокидян Филипп, если только станет хозяином положения, постарается спасти, фиванское же государство разобьет на отдельные поселения, что Ороп10 будет вашим, что Эвбея будет отдана вам взамен Амфиполя11, и вообще манили вас подобными обещаниями и обманами, а вы, поддавшись на эти хитрости, вопреки собственной пользе и, может быть, даже не очень благородно, бросили на произвол судьбы фокидян; но я тогда, наоборот, как это ясно будет видно, не прибегал к обманам и не молчал, но предупреждал вас, как вы, конечно, помните, и говорил, что ничего такого я не знаю и даже не считаю это вероятным, а если кто говорит это, тот, по-моему, просто болтает вздор.
