(14) Что касается морских разбойников, то он считает справедливым самому сообща с вами принимать меры для защиты от преступников, действующих на море; но этим он преследует не что иное, как одну лишь цель – через вас утвердиться на море и добиться от вас признания, что без Филиппа вы не можете даже охранять безопасность на море; (15) затем, ему нужно получить свободу плавать повсюду, для того чтобы, заходя в гавани на острова под предлогом охраны их от разбойников, на самом деле вести подкуп среди островных жителей и склонять их к отпадению от вас; он уже не довольствуется тем, что с помощью ваших военачальников возвратил на Фасос находившихся при его дворе изгнанников10, но хочет еще подчинить своему влиянию и остальные острова, и для этой цели посылает своих людей в плавание совместно с вашими полководцами, как бы для того, чтобы помогать им в поддержании безопасности на море. (16) Правда, некоторые уверяют, будто он вовсе не нуждается в море. Однако этот вовсе не нуждающийся в море человек снаряжает триеры, строит корабельные дома11, хочет посылать морские походы и производить немалые затраты на опасные морские предприятия, которым он якобы вовсе не придает особенного значения. (17) Как вы думаете, граждане афинские, разве стал бы Филипп требовать у вас согласия на то, если бы не относился к вам с пренебрежением и не рассчитывал всецело на тех людей, которых он здесь у нас подобрал себе в качестве друзей? А эти люди не стыдятся того, что живут, работая на Филиппа, а не на благо своему отечеству, и, получая подарки от него, воображают, что берут их к себе на родину, тогда как на самом деле продают свою родину.
(18) Теперь относительно пересмотра мирного договора12, который предложили нам произвести присланные от него послы; мы высказались за возобновление его на таких условиях, которые у всех людей признаются справедливыми, именно – обеим сторонам сохранять свои исконные владения13. Но он возражает против этого, утверждая, будто ни сам не давал на это согласия, ни послы его не говорили этого вам; очевидно, те люди, с которыми он ведет дружбу, уверили его, будто вы обыкновенно не помните того, что говорилось в Народном собрании. (19) Но именно вот этого случая и нельзя вам не помнить: ведь на том же самом заседании Народного собрания, на котором у вас говорили послы, пришедшие от него, была написана и псефисма14; следовательно, невозможно допустить, чтобы сейчас же после того, как произнесены были тут речи и едва только перечитывалась псефисма, приняли голосованием предложение, искажающее точку зрения послов. Таким образом этот раздел его письма направлен не против меня, а против вас, так как выходит, что вы высказали свое суждение и послали ему ответ о таком предложении, которого даже не прослушали. (20) Да и сами послы, слова которых искажались будто бы в этой псефисме, ни тогда, когда вы в качестве ответа читали им ее, ни тогда, когда приглашали их на угощение15, не осмелились выступать и заявить, что «вы, дескать, граждане афинские, искажаете нашу точку зрения и приписываете нам слова, которых мы не говорили», но ушли, ничего не сказав. А я, граждане афинские, поскольку тогда у вас в Народном собрании вызвал похвалы своей речью Пифон, один из участников этого посольства16, хочу напомнить вам его же собственные слова, которые он говорил; вы, конечно, их помните. (21) Эти слова были похожи на те, какие высказывает в присланном теперь письме Филипп. Именно, Пифон, обвиняя нас как людей, якобы клевещущих на Филиппа, жаловался и на вас за то, что, как ни старался он поддерживать с вами добрые отношения и как ни стремился предпочтительно перед всеми греками снискать вашу дружбу, вы сами ставите препятствия, прислушиваясь внимательно к речам всяких сикофантов или людей, выпрашивающих у него деньги или осыпающих его клеветами: ведь конечно, когда он слышит от кого-нибудь разговоры о том, как его у вас поносили и как вы это спокойно принимали, подобные рассказы и заставляют его изменять свое мнение, раз к нему относятся с недоверием даже те люди, которым он хочет оказывать свою помощь. (22) Поэтому он и предлагал всем ораторам, выступающим перед народом, не хулить мирного договора, так как мира, по его мнению, не следует нарушать, если же в мирном договоре что-нибудь нехорошо написано, это надо исправить: Филипп ведь готов сделать все, что постановите вы. А если они будут только клеветать на него, сами же не будут вносить никаких предложений за то, чтобы сохранить мир и рассеять недоверие к Филиппу, на таких людей он советовал не обращать внимания. (23) И вот вы, слушая эти речи, одобряли их и соглашались, что Пифон говорит справедливо. Да так оно и было действительно. А говорил он эти речи вовсе не с тем, чтобы из мирного договора были исключены те места, которые были выгодны Филиппу и внесение которых стоило ему больших денег, но просто он был предупрежден здешними осведомителями, которые были уверены, что не найдется никого, кто бы решился внести предложение против псефисмы Филократа, а ведь эта псефисма влекла за собой для вас потерю Амфиполя. (24) Я со своей стороны, граждане афинские, никогда не решался написать какое-нибудь противозаконное предложение, но и в предложении против псефисмы Филократа не было, как я сейчас покажу, ничего противозаконного. Дело в том, что псефисма Филократа, в силу которой вы теряли Амфиполь, сама противоречила прежним псефисмам, которые дали вам право на владение этой страной. (25) Следовательно, эта псефисма, внесенная Филократом, была противозаконная, и, кто думал вносить законные предложения, тот не мог предлагать того же, что значилось в этой противозаконной псефисме. А когда я вносил предложения, согласные с теми прежними псефисмами, закономерными и ограждавшими целость вашей земли, я предлагал вполне законные мероприятия и изобличал Филиппа, показывая, что он обманывал вас и хотел не исправить условия мира, но возбудить у вас недоверие к ораторам, отстаивающим вашу пользу. (26) Кроме того, вы все знаете еще и то, что он, сам же предложив исправить договор, теперь от этого отрекается. Но он утверждает, что Амфиполь принадлежит ему, так как, по его словам, вы же сами в своей псефисме признали этот город его собственностью, когда выносили постановление о праве его владеть тем, чем он владеет. Вы действительно приняли эту псефисму, но это вовсе не значило, что Амфиполь должен принадлежать ему. Ведь владеть можно и чужим, и не все, владеющие чем-нибудь, владеют своим собственным достоянием, но многие владеют и чужим. Таким образом это ухищрение его прямо нелепо. (27) При этом о псефисме Филократа он помнит, а о письме, которое прислал нам, когда осаждал Амфиполь, он забыл – о том самом письме, в котором он признавал Амфиполь вашим: именно, он говорил, что, когда возьмет его, отдаст его вам как вашу собственность, а вовсе не собственность тех, в чьих руках он в данное время. (28) Да, конечно, и те люди, которые жили в Амфиполе – еще до того, как Филипп его взял, занимали тут землю, принадлежавшую афинянам; а вот теперь, когда Филипп его взял, он, оказывается, владеет уж не землей афинян, а своей собственной; точно так же и Олинфом, Аполлонией и Палленой17 он владеет не как чужими землями, а как своими собственными. (29) Как вы думаете, простая ли это осторожность с его стороны, когда все разделы своего письма к вам он излагает так, чтобы и словам своим, и действиям придать видимость того, что у всех людей признается справедливым, или, наоборот, он выказывает этим решительное пренебрежение к вам, когда ту землю, которую греки и персидский царь утвердили и согласно признают вашей собственностью, он называет своей, а не вашей?18
