(56) В Олинфе среди политических деятелей одни держали сторону Филиппа – и они во всем были его пособниками, – другие же, одушевленные наилучшими намерениями, старались всеми силами спасти своих сограждан от порабощения. Так которые же из этих людей погубили свое отечество? Которые предали своих всадников55 и этим предательством привели к гибели Олинф? Это приверженцы Филиппа, те люди, которые пока существовал еще этот город, опутывали такими сикофантскими происками и осыпали такими клеветами ораторов, подававших честные советы, что, например, убедили народ олинфский даже изгнать Аполлонида56.
(57) Впрочем, не у них одних такое отношение причинило всевозможные беды; нет, это бывало и в других местах. Так в Эретрии после изгнания Плутарха57 с его наемниками народ имел в своих руках власть и в этом городе, и в Порфме58. Тогда одни склонялись в политике на вашу сторону, другие на сторону Филиппа. И вот, большею частью или, вернее сказать, почти все время слушая только этих последних, злополучные и несчастные эретрийцы под конец согласились изгонять тех самых людей, которые в речах отстаивали их же пользу. (58) Тогда Филипп, этот союзник их, прислал к ним Гиппоника с тысячей наемников, разрушил стены Порфма и поставил троих лиц в качестве тиранов: Гиппарха, Автомедонта и Клитарха59, а после этого он выгнал из страны жителей, когда они уже дважды хотели найти себе спасение, – *сперва он послал для этой цели наемников под начальством Еврилоха, в другой раз – под начальством Пармениона*.
(59) Да к чему тут особенно много распространяться? В Орее60 в пользу Филиппа действовали (и это было всем известно) Филистид, Менипп, Сократ, Фоант и Агапей – те самые, которые теперь держат город в своей власти; между тем некто Евфрей, – проживавший одно время здесь у нас61, – хлопотал о том, чтобы жители оставались свободными и не были ни у кого рабами. (60) Каким вообще оскорблениям и унижениям подвергался со стороны народа этот человек, можно было бы много говорить. Но вот за год до взятия города, разгадав замыслы Филистида и его сообщников, он подал заявление62, обвиняя их в предательстве. Но тогда собралась возбужденная толпа людей, имея своим хорегом и пританом63 Филиппа, схватила Евфрея и отвела его в тюрьму под предлогом того, будто бы он устраивает смуту в государстве. (61) Народ же орейский видел это, но вместо того, чтобы помогать ему, а тех запороть на колоде64, на тех не гневался, а про него говорил, что поделом ему это терпеть, и даже злорадствовал по этому поводу. После этого те уже с полной свободой, какой им только и нужно было, повели дело к тому, чтобы город был взят, и стали подготовлять осуществление этого. Из народа же хотя некоторые и видели это, но молчали, пораженные ужасом, помня о той участи, какая постигла Евфрея. У всех было настолько подавленное состояние, что даже под надвигавшейся угрозой такого несчастья никто не осмеливался проронить и слова до тех самых пор, пока к стенам не подступили враги уже в полной боевой готовности. Тут одни взялись за оборону, другие обратились к предательству. (62) И вот, когда город был взят так позорно и подло, эти последние сделались правителями и тиранами; тех же людей, которые тогда ради собственного спасения готовы были что угодно сделать с Евфреем, они частью изгнали, частью перебили, а Евфрей этот закололся сам65, на деле засвидетельствовав, что честно и бескорыстно стоял за своих сограждан против Филиппа.
(63) «В чем же причина, – может быть, возникает у вас недоумение, – почему и олинфяне, и эретрийцы, и орейцы охотнее слушали ораторов, говоривших в пользу Филиппа, чем тех, которые говорили в пользу их же самих?» Да в том же самом, в чем и у вас: ведь люди, которые руководятся в своих речах наилучшими побуждениями, иногда даже при желании не могут сказать вам ничего приятного, потому что всю заботу им приходится обращать на спасение государства; наоборот, эти люди уже самым своим угодничеством действуют на руку Филиппу. (64) Те предлагали делать взносы, а эти говорили, что в этом нет никакой надобности; те – что надо воевать и относиться с недоверием, а эти – что надо соблюдать мир, – и так до тех пор, пока не оказались в плену. Да и во всем остальном, мне думается, дело шло таким же образом, – не стану уж рассказывать всего шаг за шагом. Одни говорили так, чтобы угождать, *и старались не доставлять никакой неприятности*, другие говорили то, что должно было принести спасение, *но этим навлекали на себя вражду*. А многое, особенно под конец, народ допускал и не так, ради удовольствия, и не по неведению, а покоряясь необходимости, когда видел, что в целом уже все потеряно. (65) Вот этого самого, клянусь Зевсом и Аполлоном, я и боюсь, – не случилось бы и с вами, когда при тщательном подсчете всего вы придете к сознанию, что вам ничего уж нельзя поделать. *И когда я вижу людей, вовлекающих вас в это, я не робею, а чувствую стыд, так как сознательно или бессознательно они вовлекают государство в тяжелое положение*. Только пусть никогда, граждане афинские, наше государство не дойдет до этого: умереть десять тысяч раз лучше, чем сделать что-нибудь из лести перед Филиппом *и покинуть кого-либо из ораторов, имевших в виду вашу пользу*. (66) Да, хорошую награду получил теперь народ орейцев за то, что дал руководить собой друзьям Филиппа, а Евфрея отстранял; хорошую награду получил народ эретрийцев за то, что ваших послов отослал66, а себя отдал во власть Клитарха: он находится в рабстве, избивается бичами, подвергается *пыткам и* казням. Хорошо пощадил Филипп и олинфян – тех, которые избрали в гиппархи Ласфена67, а Аполлонида изгнали. (67) Глупость и малодушие – обольщать себя такими надеждами и, принимая негодные решения, не желая делать ничего, что следует, но слушаясь ораторов, говорящих на пользу врагам, воображать, будто мы живем в таком большом государстве, которому не страшна никакая опасность, как бы велика она ни была. (68) Да кроме того, ведь позором будет, если когда-нибудь впоследствии придется сказать: «Кто бы мог подумать, что это случится?! Конечно, клянусь Зевсом, надо было вот то-то и то-то сделать, а того да другого не делать». – Да, много средств, вероятно, указали бы теперь олинфяне таких, которые могли бы спасти их от гибели, если бы тогда они это предвидели. Много могли бы указать орейцы, много фокидяне, много и все вообще, кто теперь уже погибли. (69) Но какая же им от этого польза? Пока кузов корабля будет еще цел, – большой ли он или малый, – до тех пор и матрос, и кормчий, и любой человек на нем без различия должны быть наготове и следить за тем, чтобы никто – ни сознательно, ни бессознательно – не опрокинул судна; но когда вода захлестнет, тогда уж ни к чему все старание. (70) Вот так же и с нами, граждане афинские, – пока мы еще целы и владеем величайшим государством, богатейшими средствами, прекраснейшей славой, может быть, иной человек, сидя здесь, уже хотел бы спросить: «Что же нам делать?» Я, клянусь Зевсом, расскажу об этом и даже внесу письменное предложение, так что, если вам будет угодно, вы утвердите его своим голосованием. Прежде всего, надо самим обороняться и готовиться, – я имею в виду подготовку триер, денег и воинов68. Ведь если даже все остальные согласятся быть рабами, нам во всяком случае нужно бороться за свободу. (71) Так вот, сначала подготовим все это у себя и притом постараемся сделать так, чтобы все это видели, и тогда обратимся с призывом ко всем остальным; будем для разъяснения дела отправлять послов* во все стороны, как то: в Пелопоннес, на Родос, на Хиос, к царю (ведь и его расчетам не противоречит эта задача – не дать Филиппу покорить все своей власти)* – это затем, чтобы, если вам удастся убедить их, они в случае надобности были у вас соучастниками и в опасностях, и в расходах, а если это не удастся, то чтобы хоть выиграть время для действий69. (72) Поскольку предстоит война против отдельного человека и против силы еще не окрепшего государства, то и это не бесполезно, равно как и те прошлогодние посольства по разным местам Пелопоннеса с обличительными речами – посольства, в которые вместе со мной отправлялись и наш почтеннейший Полиевкт, и Гегесипп70, *Клитомах, Ликург* и прочие послы, и этим мы тогда заставили его остановиться и не дали ни пойти на Амбракию71, ни двинуться в Пелопоннес. (73) Однако, если я предлагаю вам обратиться с призывом к другим, то это отнюдь не значит, чтобы мы сами могли отказываться от принятия всех необходимых мер для собственной обороны. В самом деле, было бы нелепо, отступаясь от защиты своих собственных владений, заявлять, будто заботимся о чужом, и, пренебрегая настоящим, пугать остальных страхом за будущее. Нет, я не предлагаю этого, но зато я настаиваю на том, что воинам в Херсонесе надо посылать деньги и исполнять все другое, чего они просят, надо самим нам готовиться *и делать первыми то, что следует, а тогда уж* и остальных греков созывать и собирать, осведомлять и убеждать. Это является обязанностью государства, обладающего таким значением, как ваше. (74) Если же вы рассчитываете, что Грецию спасут или халкидяне, или мегарцы72, вам же самим удастся убежать от этих хлопот, то вы неправильно так думаете: довольно будет, если сами они останутся целы – каждый в отдельности. Нет, именно вам надлежит это сделать, так как вам эту почетную задачу стяжали и оставили в наследство ваши предки ценой многих великих опасностей. (75) Если же каждый будет изыскивать средства к исполнению своего желания, но в то же время будет сидеть сложа руки и думать только о том, чтобы самому не делать ничего, тогда, во-первых, он никогда не найдет для этого дела исполнителей, *так как, если бы таковые были, они уже давно бы нашлись, поскольку сами вы ничего не хотите делать, но их нигде нет*; во-вторых, я боюсь, как бы со временем уже необходимость не заставила нас делать сразу все то, чего мы сейчас не хотим.
