(17) Так вот из этого и можно увидеть, что и во всех его обвинениях точно так же нет ни слова справедливости и истины. Но я хочу разобрать еще и каждое из них в отдельности, особенно те обвинения, в которых он наговорил столько лжи про меня в вопросе относительно мира и о посольстве18, сваливая на меня то, что сам сделал совместно с Филократом. Необходимо, граждане афинские, и даже, может быть, кстати будет напомнить вам, каково было положение дел в то время, чтобы каждое обстоятельство вы представляли себе применительно к тогдашним условиям.
(18) Когда началась фокидская война19, – а это произошло не по моей вине (я тогда еще не выступал в качестве политического деятеля20), – у вас сначала было такое настроение, что фокидянам вы желали остаться целыми, хотя вы и видели несправедливость их образа действий; в отношении же фиванцев, какое бы несчастье ни постигло их, вы готовы были порадоваться этому, так как не без основания и по справедливости были сердиты на них ввиду того, что успехом, который им достался при Левктрах21, они не сумели воспользоваться с умеренностью. Далее, в Пелопоннесе был полный разброд, и при этом ни те, которые ненавидели лакедемонян22, не были настолько сильны, чтобы одолеть их, ни те, которые прежде благодаря им получили власть над государствами23, не могли удержать ее, но между ними и между всеми другими был какой-то неразрешимый спор и смута. (19) Это видел Филипп – да этого и нельзя было не видеть – и, расходуя деньги на предателей, которые у всех были24, натравлял одних на других и поселял между ними смуты. И вот, пользуясь ошибками и недальновидностью других, он сам делал приготовления и усиливался за счет всех. А так как было для всех очевидно, что утомленные длительной войной25 фиванцы, в то время еще надменные, теперь же несчастные26, будут вынуждены обратиться за помощью к вам, Филипп, чтобы предотвратить это и не допустить сближения между нашими государствами, вам предложил мир27, а им – свою помощь. (20) Что́ же поспособствовало ему в том, что вы дали почти добровольно ввести себя в обман? Это было – не знаю уж, как назвать это – малодушием ли остальных греков, или недальновидностью, или тем и другим вместе, но во всяком случае в то время, когда вы вели упорную и продолжительную войну28, и притом войну ради общей пользы, как это обнаружилось на деле, они не помогали вам ни деньгами, ни людьми, ни чем бы то ни было другим. Вот за это вы справедливо и основательно сердились на них и потому охотно согласились на предложение Филиппа. Итак, вот каковы были причины, почему мы тогда согласились заключить мир, а вовсе не по моей вине, как он клеветнически утверждал. Нет, причиной создавшегося теперь положения были преступления и взяточничество их самих при заключении мира, как в этом может убедиться всякий, кто станет по справедливости разбирать дело. (21) Об этом обо всем я распространяюсь со всей точностью ради восстановления истины. Ведь если в этих именно делах и можно видеть какое-нибудь преступление, то ко мне оно во всяком случае не имеет никакого отношения. Но первый, кто заговорил и упомянул о мире, был актер Аристодем, а подхватил его мысль, внес письменное предложение и продался с этой целью совместно с ним29 – это Филократ из Гагнунта30 – твой сообщник, Эсхин, а не мой, хотя бы ты надорвался от лжи! – поддержали же его, по каким бы то ни было соображениям (я пока этого не касаюсь), Евбул31 и Кефисофонт; меня же вовсе нет тут нигде32. (22) Но, хотя все это и так и таким оказывается в самой действительности, Эсхин дошел до такого бесстыдства, что осмеливался говорить, будто я не только оказался виновником мира, но и помешал государству заключить его совместно с общим советов греков33. Ну, а ты – уж не знаю, как тебя правильно было бы назвать! – ты, лично присутствуя и видя, как я отнимаю у государства осуществление этого дела и заключение такого союза, о каком ты сейчас подробно говорил, выразил ли когда-нибудь свое негодование, сообщил ли, выступив с речью, и разъяснил ли то, в чем сейчас меня обвиняешь? (23) А ведь если я в самом деле продался Филиппу с тем, чтобы помешать объединению греков, тебе следовало бы не молчать, а кричать, свидетельствовать перед всеми и разъяснять дело вот им. Однако ты ни разу не сделал этого, и никто не слыхал даже твоего голоса об этом. *Оно и понятно*. Ведь тогда ни посольства ни к кому из греков не было послано, так как отношение всех их было давно выяснено, ни он сам не сказал об этом ничего здравого. (24) Но кроме этого, он еще и на государство навлекает величайший позор своими лживыми заявлениями. Ведь если бы вы призывали греков воевать, а сами в то же время посылали послов к Филиппу относительно мира, тогда вы делали бы дело Еврибата34, а не дело государства и честных людей. Но это не так; да, не так! Да и с какой стати вы стали бы в такое время приглашать их? Ради мира? Но он уже предоставлялся всем. Или ради войны? Но ведь вы сами обсуждали вопрос о мире. Таким образом ясно, что не я первый подал мысль о мире и не я был виновником его; да и вообще во всем, в чем он лживо обвинил меня, не видно ни слова правды.
(25) Ну, а вот в то время, когда наше государство заключило мир, поглядите опять-таки, какими делами тогда каждый из нас предпочитал заниматься. Из этого вы и узна́ете, кто тогда во всех делах был приспешником Филиппа и кто действовал за вас и добивался пользы для государства. Так вот я тогда, будучи членом Совета35, внес письменное предложение, чтобы послы немедленно отплыли в те места, где, по их сведениям, будет находиться Филипп, и там принимали от него присягу. Однако эти люди, несмотря даже на внесенное мною письменное предложение36, не захотели выполнять его. (26) А какое значение имело это, граждане афинские? Я вам объясню. Для Филиппа было выгодно как можно дольше затянуть принесение присяги, для вас же, наоборот, – добиться этого как можно скорее. Почему? Да потому, что вы не только с того дня, когда принесли присягу, но еще с того, когда только явилась надежда на заключение мира, уже прекратили все военные приготовления, он же все время об этом только и хлопотал, понимая (как оно и вышло на самом деле), что будет прочно владеть всеми теми местами из владений нашего государства, которые успеет захватить, прежде чем принесет присягу: не станет ведь никто из-за этого разрывать мир. (27) Вот это я и предвидел, граждане афинские, и принимал в расчет, когда писал псефисму о том, чтобы плыть в те места, где будет находиться Филипп, и как можно скорее принимать присягу от него. Это было нужно для того, чтобы присяга состоялась, пока ваши союзники фракийцы37 еще занимали те крепости, над которыми сейчас издевался этот человек, – Серрий, Миртен и Эргиску38, и чтобы он не успел раньше завладеть этими выгодными местами и не стал через это хозяином Фракии, а затем, запасшись там в избытке деньгами39 и воинами, не прибрал легко к своим рукам всего остального. (28) Так вот про эту псефисму он не упоминает и не требует ее прочтения. Между тем, если я в качестве члена Совета высказывался за то, что надо допустить послов40, это он ставит мне в вину. Но что же было мне делать? Написать предложение, что не следует допускать послов, которые за тем и пришли, чтобы вести переговоры с вами? Или предложить, чтобы архитектор не отводил им почетных мест в театре?41 Но если бы им не было сделано приглашение, они смотрели бы, сидя на местах за два обола42. Что же? Мне нужно было беречь у государства пустяки, а целое продать – вот так, как они? Нет, никогда! Так возьми-ка да прочитай43 вот эту псефисму, которую нарочно он обошел, хотя и отлично ее знал.
