(180) Но, ка́к ты хочешь, в качестве кого бы представить мне тебя, Эсхин, и в качестве кого меня самого в тот день? Хочешь меня таким, каким ты меня назвал бы, ругаясь и насмехаясь, Батталом253, а тебя героем – не первым попавшимся, а кем-нибудь из известных, представляемых на сцене, – Кресфонтом, Креонтом или Эномаем, которого ты однажды в Коллите254 злосчастно провалил? Да, тогда, в ту пору – я, пеаниец255 Баттал, оказался для отечества более достойным, чем ты, Эномай, кофокидец256: ты тогда оказался совсем ни на что не годным, а я выполнял все, что подобало честному гражданину. Читай же псефисму.
(Псефисма Демосфена257)
(181) [При архонте Навсикле, в пританию филы Эантиды, 16–20-го Скирофориона258 Демосфен, сын Демосфена, пеаниец, заявил, что Филипп, царь македонян, и в прежнее время явно нарушал заключенные им договоры с народом афинским относительно мира и вопреки присяге и признаваемым у всех греков понятиям справедливости захватывает города без всякого на то права, причем некоторые из взятых оружием городов принадлежали афинянам, хотя до этого ему не было нанесено никакой обиды народом афинским, а в настоящее время прибегает к еще бо́льшим насилиям и жестокости: (182) в одних греческих городах он держит свои отряды и низвергает государственный строй, другие даже разрушает и обращает жителей в рабство, в некоторые же на место греков поселяет варваров, допуская их попирать святилища и могилы, и таким образом нисколько не отступает от обычаев своего отечества и от своего собственного права, злоупотребляя выпавшим на его долю счастьем и забыв, что сам из ничтожного и заурядного сделался против ожидания великим. (183) И пока народ афинский видел, что он захватывает варварские города, хотя и ему самому принадлежащие, он не придавал важного значения этим преступлениям против него самого; теперь же, когда видит, что подвергаются притеснениям или разоряются греческие города, он полагает ужасным и недостойным славы отцов допускать порабощения греков. (184) Ввиду этого пусть Совет и Народ афинский постановят: помолиться и принести жертвы богам и героям, владеющим городом и страной афинян и, памятуя о доблести предков, что они более дорожили сохранением свободы греков, чем спасением собственного отечества, спустить в море двести кораблей, наварху плыть к Пилам, а стратегу и гиппарху выводить пешие и конные силы в Элевсин; затем отправить послов к остальным грекам, а прежде всего к фиванцам, поскольку Филипп находится ближе всего к их стране, (185) призывать их к тому, чтобы они, нисколько не устрашившись Филиппа, отстаивали свободу, как свою собственную, так и всех остальных греков, и указать им, что народ афинский, не помня ни о каких враждебных отношениях, бывших прежде между их государствами, поможет им и войсками, и деньгами, и метательными снарядами, и оружием, так как знает, что, хотя для них, как греков, прекрасно спорить между собой из-за гегемонии, но быть под властью иноплеменника и лишиться гегемонии недостойно славы греков и доблести предков. (186) Кроме того, афинский народ и не считает фиванский народ чужим себе ни по происхождению, ни по племени. Он вспоминает также и благодеяния своих предков, оказанные предкам фиванцев. Например, когда пелопоннесцы пытались отнять у детей Геракла259 отцовские владения, афиняне вернули их туда, победив оружием людей, пытавшихся выступать против потомков Геракла; затем мы приняли под защиту Эдипа и изгнанных вместе с ним260, и еще много других благородных и славных дел совершено нами по отношению к фиванцам. (187) Поэтому и теперь афинский народ не отступится от того, что полезно фиванцам и остальным грекам; он готов заключить с ними союз и договор о брачном праве261, дать им присягу и принять от них. Послы: Демосфен, сын Демосфена, пеаниец, Гиперид, сын Клеандра, сфеттиец, Мнесифид, сын Антифана, фреарриец, Демократ, сын Софила, флииец, Каллесхр, сын Диотима, кофокидец.]
(188) Таково было начало и первый шаг к установлению правильных отношений с Фивами, тогда как в прежнее время оба государства были вовлечены этими людьми во вражду, ненависть и недоверие друг к другу. Эта псефисма отвела, словно тучу, опасность, грозившую тогда отовсюду государству. Обязанностью всякого честного гражданина, если он знал какую-нибудь меру лучше этих, и было именно тогда указать ее всем, а не высказывать порицания теперь. (189) Ведь главное различие между советником и сикофантом, – хотя и вообще они не имеют ничего общего между собой, – заключается в том, что один высказывает свое мнение, предупреждая события, и принимает на себя ответственность за тех, кто его послушается, – перед судьбой, перед обстоятельствами, перед любым человеком; а тот промолчит, когда нужно было говорить, зато потом, случись какая-нибудь неудача, распространяет об этом клевету. (190) Так вот, как я сказал, тот случай и требовал человека, заботившегося о государстве, требовал честных речей. А я допускаю даже такую крайность, что, если сейчас найдется человек, который сумеет указать какую-либо лучшую меру, или вообще тогда были возможны какие-нибудь иные меры, кроме тех, которые выбрал я, тогда я готов признать себя виноватым. Именно, если кто-нибудь хоть только сейчас увидал такое средство, которое могло бы оказаться полезным тогда, будь оно приведено в исполнение, оно – я это прямо говорю – не должно было укрыться от меня. Но если такого средства нет и не было, и ни один человек вплоть до сегодняшнего дня не мог бы назвать его, тогда что́ же оставалось делать советнику? Разве он не должен был избрать наилучшее из того, что представлялось и что было тогда возможным? (191) Так вот это я и сделал тогда, так как глашатай спрашивал, Эсхин: «кто желает говорить?», а не о том: «кто желает обвинять за прошлое?» и не о том: «кто желает ручаться за будущее?» И вот в то время, как ты в ту пору сидел, бывало, на заседаниях Народного собрания, не произнося ни слова, я выступал и говорил. Но если ты не объяснил своей мысли тогда, так сделай это хоть теперь. Скажи, какое еще соображение тогда надо было бы принять в расчет, или какое благоприятное для государства обстоятельство было мной упущено? Какой представлялся союз, какое мероприятие, на которое мне скорее следовало бы направить их?262
(192) Но, конечно, то, что прошло, всегда у всех теряет живое значение, и никто нигде не предлагает о нем советов. Будущее же, как и настоящее, требует, чтобы был на своем посту советник. Так вот тогда некоторые опасности явно предстояли впереди, другие были уже налицо263. В этих условиях ты и рассматривай, какую задачу ставила моя политическая деятельность, а не опорачивай, как сикофант, того, что произошло. Конец всему ведь бывает такой, как пожелает божество; постановка же задачи уж сама выражает образ мыслей советника. (193) Поэтому не ставь в вину мне, что Филипп оказался победителем в сражении: этот конец зависел от бога, а не от меня. Но, если я не все принял в расчет из того, что было по силам человеческому разуму, если не все это выполнил честно, тщательно и с усердием превыше своих сил, или если я затеял дела нехорошие, недостойные нашего государства и не вызванные необходимостью, – их укажи мне и тогда уж обвиняй меня. (194) А если ударившая молния или разразившаяся буря оказалась выше сил не только для нас, но и для всех греков вообще, что тогда нам делать? Это было бы то же самое, как если бы судовладельца, который принял все меры предосторожности и снабдил свой корабль всем, что считал необходимым для его целости, стали потом обвинять за кораблекрушение, когда его постигла буря и у него пострадали или даже совершенно порвались снасти. «Но я не был кормчим корабля, – возразил бы он (как не был стратегом и я), – и не был властен над судьбой, а она над всем». (195) Нет, ты вот что учитывай и вот на что смотри: если такая судьба постигла нас, когда мы вели борьбу совместно с фиванцами, то чего же надо было бы ожидать, если бы и их мы не привлекли себе в качестве союзников, а они, наоборот, примкнули к Филиппу, как тогда об этом на все лады кричал он? И если теперь, когда бой произошел в трех днях пути от Аттики264, такая опасность и страх предстали отовсюду перед нашим государством, то чего же пришлось бы нам ожидать, если бы это же самое несчастье случилось где-нибудь в нашей стране? Разве ты не знаешь, что при настоящих условиях отсрочка в один, два, даже три дня дала возможность остановиться, собраться265, перевести дух, вообще сделать многое для спасения государства, а тогда… впрочем, не сто́ит уж говорить о том, чего не пришлось даже частично изведать нам по милости кого-то из богов и благодаря тому, что наше государство имело прикрытие в этом союзе, за который ты теперь меня обвиняешь.
