(285) Много прекрасных и великих задач наше государство, Эсхин, и приняло на себя, и выполнило с моей помощью, и этого оно не забыло. Вот доказательство. Когда народ немедленно после происшедших событий стал выбирать человека, который бы произнес слово в честь павших374, он выбрал не тебя, как ни хорош у тебя голос, хотя твое имя было предложено, и не Демада, только что устроившего мир, и не Гегемона375, ни кого-либо другого из вас, а меня. И хотя ты и Пифокл376 выступали грубо и бесстыдно, – о Зевс и все боги! – и обвиняли меня в том же самом, в чем и ты теперь, и бранили, народ тем более подал голоса за меня. (286) А причину этого ты сам, конечно, знаешь хорошо, но все-таки и я тебе скажу об этом. Граждане знали сами обе вещи – как мою преданность и усердие, с которым я вел дела, так и вашу бесчестность. То, что вы, клятвами заверяя, отрицали, пока наши дела шли благополучно377, все это вы потом признали во время бедствий, постигших наше государство. Вот тут, когда среди общих несчастий вы получили возможность безнаказанно высказывать свои мысли, и всем стало понятно, что вы были врагами уже с давних пор, но только теперь стали ими открыто. (287) Тогда у всех и являлась естественная мысль, что оратором, которому предстоит говорить в честь убитых и прославлять их доблесть, не может быть домашний друг или соучастник в священных возлияниях людей, сражавшихся против них; считали также недопустимым, чтобы человек, который там участвовал в комах и пеанах378 по случаю несчастий греков совместно с непосредственными убийцами379, после этого, придя сюда, пользовался почетом; наоборот, казалось естественным, чтобы оратор не выражением голоса только притворно оплакивал судьбу погибших, а чтобы скорбел за них всей душой. Это качество люди видели у себя и у меня, а у вас нет. Вот почему они избрали меня, а не вас. (288) И не только весь народ рассуждал так, но не иначе рассуждали и отцы и братья убитых, избранные тогда народом для устройства похорон; ввиду того, что им нужно было устроить поминальный обед у человека, самого близкого покойным, как вообще это принято делать, они устроили его у меня. И это понятно: если по рождению каждый в отдельности имел какого-нибудь более близкого человека, чем я, то в общественном отношении у всех не было никого ближе меня. Да и в самом деле кто более всех думал о том, чтобы они спаслись и вышли победителями, тот, конечно, и в постигшем их, к сожалению, несчастье более всех разделял общую скорбь.
(289) Но прочитай ему вот эту эпиграмму380, которую государство решило всенародно написать в честь них: даже из нее самой ты, Эсхин, узна́ешь, какой ты – бесчувственный, какой сикофант и нечестивец. Читай.
Мужи сии на защиту отчизны с оружием встали
И, ополчившись на брань, дерзость смирили врагов.
Но, хоть и доблестно бились, не ведая страха381, а жизни
Не сохранили: Аид общим судьею им стал.
Бились за греков они, чтоб на шею ярма не надели
И не несли на себе гнусного рабства позор.
Здесь после многих страданий родная земля в своем лоне
Скрыла их прах: так судил смертным владыка Зевес.
Бедствий не знать и во всем успевать – на то божия воля
В жизни людей, а судьбы им не дано избежать.
(290) Слышишь, Эсхин, что и в этих самых стихах говорится: «бедствий не знать и во всем успевать – на то божия воля»? Не советнику приписывается тут сила давать успех борющимся, а богам. Так что́ же ты, проклятый, бранишь меня за это и говоришь такие слова? – да обратят боги их на голову тебе и твоим близким!
(291) Много, граждане афинские, еще и других обвинений и лжи приводил он против меня; но более всего меня удивило то, что, упомянув о постигших тогда государство несчастьях, он относился к ним совсем не так, как подобало бы преданному и честному гражданину, не оплакивал случившегося и нисколько не болел о том душой, но говорил повышенным голосом, был весел и кричал во все горло, воображая, должно быть, будто обвиняет меня, на самом же деле всем этим к стыду своему выставлял напоказ, что к случившимся печальным событиям относится совсем не так, как все остальные. (292). Но кто уверяет, что заботится о законах382 и о государственном порядке – вот так, как он сейчас, тот должен бы, если уж не имеет никаких других заслуг, обладать по крайней мере таким качеством – разделять с народом и горе, и радость, а не стоять по своему общественному направлению на стороне противников; а это самое, как теперь стало очевидно, ты и делал, коль скоро утверждал, будто я был всему виной и будто из-за меня383 государство попало в трудное положение, тогда как на самом деле вы начали помогать грекам вовсе не по моему побуждению и не по моим указаниям. (293) Ведь если бы за мной вы согласились признать эту заслугу, как будто именно благодаря мне велась вами борьба против установления власти над греками, тогда мне была бы оказана честь большая, чем все, какие вы воздавали кому бы то ни было другому. Но ни я не решился бы сказать этого (с моей стороны это было бы обидой для вас), ни вы, я уверен, не допустили бы этого; да и он сам, если бы хотел держаться справедливости, не стал бы из одной ненависти ко мне умалять и порочить величайших ваших заслуг.
(294) Но зачем мне упрекать его за это, когда он высказывал и другие, гораздо более возмутительные и притом лживые обвинения? Кто меня обвиняет – Земля и боги! – в приверженности Филиппу384, чего тот не решится сказать? Между тем, клянусь Гераклом и всеми богами, если бы уж надо было исключить совершенно всякую ложь и личную злобу из своих утверждений и рассматривать по правде, кто же такие в самом деле те люди, которым естественно и с полным правом все могли бы возложить на головы ответственность за происшедшее, тогда бы вы нашли, что в каждом из городов это были как раз люди, подобные ему, а не мне. (295) Действительно, еще в то время, когда силы Филиппа были слабы и довольно незначительны, мы часто предупреждали, советовали и разъясняли, как лучше всего было действовать, и, несмотря на это, именно они тогда ради своей личной корысти жертвовали общим благом, причем каждый со своей стороны старался обмануть и совратить своих собственных сограждан, пока не превратили их в рабов: фессалийцев – Даох385, Киней и Фрасидей; аркадян – Керкид, Гиероним и Евкампид; аргосцев – Миртид, Теледам и Мнасей; элейцев – Евксифей, Клеотим и Аристехм; мессенцев – сыновья богопротивного Филиала, Неон и Фрасилох; сикионцев – Аристрат и Эпихар; коринфян – Динарх и Демарет; мегарцев – Птеодор, Геликс и Перилл; фиванцев – Тимолай, Феогитон и Анемет; эвбейцев – Гиппарх, Клитарх и Сосистрат. (296) Мне не хватит дня, если я стану перечислять имена изменников. Все эти люди, граждане афинские, каждый у себя на родине задаются теми же целями, что и эти у вас: это – люди богомерзкие, льстецы, сущее проклятие386, они искалечили каждый свое отечество, пропили387 свободу в прежнее время Филиппу, а теперь Александру; чревом своим и позорнейшими страстями388 они измеряют благополучие; они опрокинули свободу и независимость от чьего-либо господства – то, что в прежнее время служило грекам определением и мерилом блага.
(297) Так вот в этом столь позорном и бесстыдном сговоре и подлости, а вернее, граждане афинские, если уж говорить без околичностей, – просто в предательстве свободы греков, государство наше выходит неповинным перед всеми людьми благодаря предложенным мною политическим мерам, как и я перед вами. А ты еще спрашиваешь меня389, за какую доблесть я считаю себя достойным почести? Я тебе на это отвечаю: это – потому, что в то время, как политические деятели у греков были подкуплены все, начиная с тебя в прежнее время Филиппом, а теперь Александром, (298) меня ни благоприятный случай, ни любезные беседы390, ни громадные посулы, ни надежды, ни страх и ничто другое не увлекло и не соблазнило предать ни одного из таких дел, которые я признавал справедливыми и полезными для отечества, и какие бы советы я когда-либо ни подавал вот им391, я никогда не склонялся, как вы, словно стрелка весов392, в сторону взятки, но всегда подавал их от прямой, честной и неподкупной души. И вот, став во главе важнейших дел, какие выпадали на долю людей моего времени, я руководил всем честно и справедливо. (299) Это все, я думаю, и дает мне право на почесть. Что же касается работ по укреплению стен, которые ты высмеивал393, и по проведению рвов, то, конечно, и они, мне кажется, заслуживают награды и похвалы – ка́к же это отрицать? – Но я отвожу им далеко не первое место в моей политической деятельности. Не камнями и кирпичами укреплял я свое государство и не этим я более всего горжусь в своей деятельности. Нет, если ты пожелаешь справедливо судить о моей работе по обороне, то ты найдешь вооружение, города́, области, гавани, корабли, лошадей, да и людей, готовых сражаться за наших граждан. (300) Вот что я выставил на оборону Аттики, насколько это было возможно человеческому разумению, и вот какими средствами я укрепил страну – не только окружность Пирея394 и города. И я не был побежден ни расчетами Филиппа – ничуть не бывало! – ни сделанными им приготовлениями, но полководцы и силы союзников395 были побеждены судьбой. Каковы доказательства этого? – Ясные и очевидные. Смотрите.
