(314) Далее, ты вспомнил о доблестных людях прежних времен414. Это хорошо с твоей стороны. Однако несправедливо, граждане афинские, воспользовавшись вашим благоговейным отношением к покойным, по ним судить обо мне и с ними сравнивать меня, живущего сейчас вместе с вами. (315) Кто же из всех решительно людей не знает, что к живым всегда таится некоторая – бо́льшая или меньшая – зависть, к мертвым же никто уже даже из врагов не питает ненависти? Стало быть, если так ведется от природы, следует ли теперь судить и рядить обо мне, руководясь примером людей, живших до меня? Никак нельзя. Это несправедливо и неуместно, Эсхин; но сравнивать надо с тобой или с другим – с кем хочешь, – из твоих единомышленников и притом из живых. (316) А кроме того, имей в виду еще вот какое обстоятельство: что́ лучше и благороднее для государства – превозносить ли заслуги прежних людей, хотя и весьма большие (даже и сказать невозможно, насколько они велики), до такой степени, что ради них оставлять непризнанными и хулить те, которые относятся к настоящему времени, или, наоборот, всем, кто добросовестно выполняет какое-нибудь дело, предоставлять право на почет и уважение со стороны их?415 (317) Конечно, если уж мне нужно сказать и об этом, то кто только внимательно поглядит на мою политическую деятельность и все ее направление, всякий убедится, что они похожи на деятельность людей, получивших в те времена похвалы, и что они преследуют те же самые цели, а твои окажутся похожими на происки, какие вели тогда против таких людей сикофанты. Ведь очевидно, что и в их время бывали люди, которые, стараясь унизить своих современников, восхваляли деятелей прошлого времени, словом, занимались клеветническим делом совершенно так же, как и ты теперь. (318) И после этого ты еще говоришь, будто я совсем не похож на тех? Не ты ли, Эсхин, похож? Или твой брат?416 Или кто-нибудь другой из теперешних ораторов? Я лично утверждаю, что нет никого. Но ты, достопочтенный, – уж не хочу сказать ничего другого, – с живыми сравнивай, когда судишь о живом, притом с современниками, так же как и во всех остальных делах, – будь то поэты, хоры или борцы. (319) Филаммон не ушел из Олимпии, не удостоившись венка417, потому только, что был слабее Главка каристийца и некоторых других атлетов прежнего времени, а получал венок и был объявлен победителем потому, что бился лучше всех выступавших против него. Вот так и ты, если рассматриваешь мою деятельность, сравнивай с теперешними ораторами, с собой, с любыми, с кем хочешь из всех вообще, я никого не отвожу. (320) И вот, когда у государства была еще возможность сделать наилучший выбор и когда всем в равной степени предоставлялось соревноваться в преданности своему отечеству, тогда мои предложения оказывались наилучшими, и моими псефисмами, законами и выступлениями в качестве посла направлялись все дела, из вас же не было тогда никого нигде, разве только если требовалось как-нибудь повредить согражданам. А когда произошло то несчастье – о, если бы никогда этого не было! – и когда производилось испытание уже не советников, а услужливых исполнителей приказаний, людей, готовых наниматься на службу против своей родины, готовых на всякую лесть перед другим человеком418, вот тогда ты и каждый из этих вот людей оказываетесь на месте – великими и блестящими коннозаводчиками419, я же человек бессильный, – признаю это, – но зато более вас преданный вот им420. (321) Два качества, граждане афинские, необходимы для всякого порядочного по природе гражданина (так ведь всего безобиднее будет мне выразиться про самого себя): в пору могущества поддерживать у своего государства стремление к благородству и первенству, при всех же вообще условиях и при всяком положении сохранять к нему преданность – она зависит от природы, а власть и сила от других условий. Эта самая преданность, как вы убедитесь, просто-напросто остается у меня всегда.
(322) Вот смотрите. Ни тогда, когда требовали моей выдачи421, ни тогда, когда возбуждали обвинение перед амфиктионами422, ни тогда, когда угрожали, ни тогда, когда манили обещаниями, ни тогда, когда напускали на меня этих проклятых423, словно диких зверей, – ни при каких условиях я не изменил своей преданности вам. Да, я с самого же начала избрал себе путь политической деятельности прямой и справедливой – блюсти честь, могущество и добрую славу своего отечества, их умножать и с ними не расставаться. (323) Я не только не расхаживаю сияющий и радостный по площади при удачах других424, простирая правую руку и поздравляя с доброй вестью тех, кто, по моим предположениям, сообщит об этом туда425, но никогда и об успехах нашего государства426 не слушал я с содроганием, со стонами и потупив глаза в землю, как вот эти нечестивцы, которые насмехаются над нашим государством (как будто, поступая так, они не насмехаются над самими собой!), которые сами все время оглядываются в чужую сторону, восхваляя то, что идет на счастье другому, за счет несчастий греков, и которые твердят, что такой порядок надо сохранить навсегда и впредь.
(324) Нет, нет, о все боги! да не допустит этого никто из вас, но лучше всего внушите и этим людям какое-нибудь лучшее сознание и помыслы, а если они неизлечимы, то сделайте так, чтобы они на земле и на море сами по себе сгинули и пропали, а нам, всем остальным, дайте наискорейшее избавление от нависших страхов427 и верное спасение.
XIX
О преступном посольстве
Введение Либания
(1) Эсхин был афинянин, сын Атромета и Главкофеи, которые оба, как утверждает Демосфен, были низкого происхождения – именно, отец, по его словам, жил тем, что учил грамоте, а мать исполняла очистительные обряды и совершала некоторые мелкие таинства. Передают также, что и сам Эсхин был сначала трагическим актером, а затем государственным секретарем, – это была незначительная должность. (2) Однако позднее он сделался одним из политических ораторов и участвовал в посольстве к Филиппу относительно мира. Дело в том, что афиняне во время войны с Филиппом из-за Амфиполя несли много тяжелых потерь, не достигая ни в чем значительного успеха, и потому согласились отправить послов к Филиппу для переговоров о мире. И вот они отправили в качестве послов десятерых лиц, в том числе Эсхина и Демосфена. После того, как Филипп принял предложенные условия, они же отправились в качестве послов еще вторично для того, чтобы состоялось принесение присяги относительно мира. (3) Так вот по этому поводу Демосфен и обвиняет Эсхина в трех преступлениях: в том, что он поддержал Филократа, когда тот внес письменное предложение о заключении позорного и невыгодного мира; в том, что он допустил проволочку, вследствие которой была потеряна Фракия; в том, что он дал ложные сведения афинянам и этим самым погубил фокидян, – а именно, он, по словам Демосфена, «заявил, будто Филипп не собирается уничтожить фокидян, и вы, поверив этому, не оказали помощи этим людям». Демосфен утверждает, что Эсхин совершил эти преступления за взятку, получив подарки. (4) Постановка вопроса здесь относится к наличию поступка и является «предположительной»1. Начало вражды, как говорят, идет из-за друга Демосфена Тимарха2, которого лишил гражданской чести Эсхин, обвинив его в позорном образе жизни, так как он будто бы, обладая красивой наружностью, ходил к птичнику Питталаку под предлогом того, чтобы смотреть птичьи бои3, а на самом деле занимался развратом, обольщаемый сам и обольщая других.
