(91) Вообще же, граждане афинские, вы можете сказать, что хотя и много ужасных несчастий произошло с нашим государством, но раз тут не было никакой вины со стороны Эсхина, то одинаково несправедливо было бы обращать свой гнев на него, но равным образом и в том случае, когда какое-нибудь необходимое дело исполнено стараниями другого человека, не следует ради этого оправдывать его. Нет, рассмотрите хорошенько, в каких делах был повинен он, и тогда либо воздавайте ему благодарность, если он будет ее заслуживать, либо, наоборот, подвергайте его своему гневу, если будете находить нужным. (92) Значит, как же вы сможете разобраться в этом по справедливости? Лишь при том условии, если вы не будете позволять, чтобы он мешал в одно сразу все дела – преступления военачальников, войну против Филиппа, блага мира, но если будете каждый вопрос рассматривать отдельно. Например, – была у нас война с Филиппом? – Была. Обвиняет кто-нибудь в этом Эсхина? Хочет ли кто-нибудь обвинять его за то, что делалось на войне? – Никто. Стало быть, такое обвинение отпадает, и ему ни к чему говорить об этом. Ведь именно по спорным вопросам подсудимому нужно представлять свидетелей и приводить доказательства, а не обманывать судей, оправдываясь в том, что всеми согласно признается. Вот так и ты, – не говори ничего про войну, так как за нее тебя никто не обвиняет. (93) Позднее некоторые стали убеждать нас заключить мир. Мы согласились, отправили послов. Эти люди привезли сюда уполномоченных для заключения мира. Опять-таки и тут, ставит ли это кто-нибудь в вину Эсхину? Утверждает ли кто-нибудь, что именно он предложил заключить мир, или что он виноват, раз привез сюда уполномоченных? – Нет, ни один человек. Стало быть, и о том, что государство заключило мир, ему тоже нет никакой надобности говорить, так как здесь не его вина. (94) Кто-нибудь, пожалуй, спросит меня: «Что же в таком случае ты, милый человек, имеешь в виду, с чего же начинаешь свое обвинение?» – С того времени, граждане афинские, как он выступил на собрании, когда вы обсуждали вопрос не о том, заключать мир или нет (это было уже решено), а о том, каковы должны быть условия мира; он возражал тогда ораторам, отстаивавшим справедливые условия; получив взятку, он поддержал письменное предложение подкупленного оратора72, а после этого, выбранный для принятия присяги, он не выполнил ничего из ваших поручений, но погубил союзников, уцелевших во время войны, и, наконец, он наговорил вам столько всякой лжи, сколько не говорил ни один человек ни раньше, ни после. А именно, в самом начале, еще до того, как Филипп завязал переговоры относительно мира, Ктесифонт и Аристодем73 сделали первые попытки обмана; когда же наступило время для выполнения дела, они передали его Филократу и вот этому человеку, а они приняв на себя поручение, уже окончательно погубили все. (95) И вот теперь, когда приходится давать отчет и отвечать за свои дела, он, вероятно, как настоящий злодей, богоненавистный и… писарь74, будет оправдываться, словно его судят за заключение мира, конечно, не затем, чтобы представить отчет не только по предъявленному обвинению, но и по многим другим делам – это было бы безумием, – нет, он видит, что во всех его действиях доброго нет ничего, но одни только преступления, оправдание же ссылкой на мир, неуместное само по себе, скрашивается, по крайней мере, благородным названием. (96) Вот я и боюсь, граждане афинские, боюсь, не упускаем ли мы из виду, что за этот мир мы, как должники, расплачиваемся слишком дорогой ценой75. Ведь то, что обеспечивало миру незыблемость и прочность, они именно и предали – фокидян и Пилы. Конечно, не благодаря Эсхину мы первоначально заключили мир, и, хоть, может быть, и странно то, что я думаю сказать, но весьма верно. Именно, кто в самом деле радуется миру, тот должен благодарить за него военачальников, которых все обвиняют, потому что, если бы они воевали так, как вам хотелось, тогда про мир вы даже и слушать не стали бы. (97) Так вот мир состоялся благодаря им, а опасным, неустойчивым и неверным он стал вследствие взяточничества вот этих. Итак, не давайте, не давайте ему говорить о мире, а заставьте обратиться к объяснениям его действий. Ведь Эсхин судится не за заключение мира, – нет! – но мир опозорен из-за Эсхина. Дело вот в чем: если бы вы заключили мир, а после заключения его не были ни в чем обмануты и если бы никто из союзников не погиб, тогда кому бы из людей доставил огорчение этот мир, кроме того только, что он оказался бесславным? Правда, и в этом доля вины падает на Эсхина, так как он поддержал Филократа. Однако и от этого дело еще не стало бы непоправимым. Но сейчас, мне кажется, есть много такого, в чем повинен именно он.
(98) Итак, что все это позорно и злосчастно пропало и погублено вот ими, вы все, я думаю, знаете. Я же лично, граждане судьи, настолько далек в этих делах от каких бы то ни было сикофантских придирок, да не требую их и от вас, что, если несчастья произошли вследствие неловкости Эсхина, по его простодушию или вообще по какому-нибудь недоразумению с его стороны, я сам готов согласиться на его оправдание и вам советую то же самое. (99) Однако никакое оправдание такого рода не приложимо к государственной деятельности и не может быть справедливым. Ведь ни от кого вы не требуете и никого не заставляете заниматься государственными делами. Когда же кто-нибудь придет к убеждению в наличии у себя таких способностей и обратится к занятию государственными делами, вы, как подобает честным и благородным людям, принимаете его сочувственно и без всякого недоброжелательства, даже избираете на должности и поручаете ему ваши дела. (100) Тогда, если он сумеет успешно справиться со своим делом, он будет пользоваться почетом и будет в этом отношении выделяться перед большинством людей; а в случае неудачи разве он станет прибегать к отговоркам и уверткам? Нет, это будет несправедливо, так как ни погибшим союзникам, ни их детям и женам, ни кому бы то ни было другому не будет никакого удовлетворения от того, что по моей, если не сказать «по его» неловкости их постигло такое несчастье. Конечно, нет! (101) Но все-таки, хоть это – ужасные и из ряду вон выходящие дела, простите их Эсхину, если увидите, что он совершил их по простодушию или вообще по какому-нибудь недоразумению. Зато, если окажется, что он совершил их по своей негодности, так как получил деньги и подарки, и если вина его ясно подтвердится самими делами, тогда – самое лучшее, если возможно, – казните его76 или, в противном случае, оставьте его живым в назидание всем остальным. Так вот рассматривайте же сами по себе, насколько будут справедливы наши доказательства.
(102) Таким образом, если вот этот Эсхин не продал себя и не обманывал вас сознательно, только одно из двух могло заставить его произносить перед вами свои речи о фокидянах, о Феспиях и об Эвбее – или то, что он слышал определенно, как Филипп обещал так действовать и выполнить свое слово, или, если дело было не в этом, тогда причина может быть в том, что он был обольщен и обманут его любезным обращением во всех других случаях и потому сам ожидал от него того же. Помимо этих, не может быть никаких других причин. (103) И в том, и в другом случае он должен более кого бы то ни было на свете ненавидеть Филиппа. Почему? Да потому, что именно из-за него у Эсхина во всем получились самые ужасные и позорные последствия. Он вас обманул, сам опозорен, и все считают его заслуживающим смерти. Он под судом. И если бы дело шло обычным порядком, он давно бы был привлечен по исангелии77. Но вот по вашему благодушию и снисходительности он дает только отчет, да и то лишь тогда, когда ему это угодно. (104–109) Так слыхал ли кто-нибудь из вас, чтобы Эсхин хоть слово сказал в обвинение против Филиппа? Да что? Видал ли кто-нибудь, чтоб он изобличал его или говорил что-нибудь против него? – Нет, никто! Наоборот, скорее все афиняне обвиняют Филиппа – каждый, кому придется, причем обвиняют всегда в таких делах, в которых сами не претерпели никакой обиды, – разумеется, частным образом. Я же лично ожидал услыхать от него, если бы он не продал себя, заявление в таком роде: «Граждане афинские, делайте со мною, что хотите. Да, я поверил, был введен в обман, сделал ошибку, признаюсь в этом. Что же касается того человека, так остерегайтесь его, граждане афинские: он человек вероломный, обманщик бесчестный. Разве не видите, что он сделал со мной, как меня обманул?» Но таких речей я не слыхал от него никогда, да и вы тоже. (110) Почему? Да те речи он говорил вовсе не потому, что был введен в заблуждение или был обманут, а потому, что отдал себя внаймы и получил деньги; просто он предал все дело тому человеку; он стал «прекрасным и добрым»78 и честным… наемником того человека, но в качестве посла и гражданина по отношению к вам – предателем и потому заслуживает по справедливости не один раз, а трижды быть казненным.
