— Если человек, — сказал мистер Сластигрох, — стерт с дина земли насильственным путем — молодой человек! — подчеркнул он, как будто это сильно ухудшало дело, а с потерей старого он бы еще кое-как примирился, — как вы это назовете?
— Убийством, — сказал младший каноник.
— А как вы назовете того, кто это сделал?
— Убийцей, — сказал младший каноник.
— Рад слышать, что вы хоть это признаете, — заявил мистер Сластигрох самым оскорбительным тоном. — Откровенно говоря, я и этого не ожидал. — И он опять уставил грозный взгляд на мистера Криспаркла.
— Будьте добры объяснить, что вы, собственно, подразумеваете под этими непозволительными выражениями?
— Я сижу здесь, сэр, — возопил мистер Сластигрох, поднимая голос до рева, — не для того, чтобы меня запугивали!
— Как единственное лицо, находящееся здесь, кроме вас, я очень ясно отдаю себе в этом отчет, — ровным голосом ответил младший каноник. — Но я прервал ваше объяснение.
— Убийство! — продолжал мистер Сластигрох в своей самой эффектной ораторской манере — скрестив руки на груди как бы в трагическом раздумье и с отвращением потрясая головой при каждом слове. — Кровопролитие! Авель! Каин! Я не вступаю в переговоры с Каином. Я с содроганием отталкиваю кровавую руку, когда мне ее протягивают.
Вместо того чтобы немедленно вскочить на стул и до хрипоты приветствовать оратора, как, очевидно, сделали бы все члены Братства после такой тирады на собрании, мистер Криспаркл лишь спокойно переложил ногу на ногу и кротко заметил:
— Я не хотел бы прерывать ваше объяснение — когда вы его начнете.
— В заповедях сказано, не убивай. Никогда не убивай, сэр! — Тут мистер Сластигрох выдержал укоризненную паузу, как будто его собеседник утверждал, что в заповедях сказано: «Немножко поубивай, а потом брось».
— Там сказано также, не произноси ложного свидетельства на твоего ближнего, — заметил мистер Криспаркл.
— Довольно! — прогремел мистер Сластигрох с такой грозной силой, что, будь это на митинге, зал разразился бы рукоплесканиями. — Довольно! Мои бывшие подопечные достигли теперь совершеннолетия, и я свободен от обязанностей, на которые могу взирать не иначе как с дрожью отвращения. Но есть еще отчет по расходам на их содержание, который они поручили вам взять, и балансовый остаток, который вам надлежит получить — будьте любезны забрать все это как можно скорее. И разрешите вам сказать, сэр, что вы как человек и младший каноник могли бы найти для себя лучшее занятие. — Кивок головой со стороны мистера Сластигроха. — Лучшее занятие. — Еще кивок. — Лучшее занятие! — Еще кивок и три дополнительных.
Мистер Криспаркл встал, слегка раскрасневшись в лице, но безупречно владея собой.
— Мистер Сластигрох, — сказал он, забирая указанные бумаги, — какое занятие для меня лучше, а какое хуже, это вопрос вкуса и убеждении. Вы, возможно, считаете, что наилучшее для меня занятие это записаться в члены вашего Общества?
— Да уж, во всяком случае! — ответствовал мистер Сластигрох, угрожающе потрясая головой. — Было бы гораздо лучше для вас, если бы вы давно это сделали!
— Я думаю иначе.
— А также, по моему мнению, — продолжал мистер Сластигрох, все еще потрясая головой, — для человека вашей профессии было бы лучшим занятием, если бы вы посвятили себя уличению и наказанию виновных, вместо того чтобы предоставлять эту обязанность мирянам.
— А я иначе понимаю свою профессию и думаю, что она прежде всего возлагает на меня обязанность помогать тем, кто в нужде и горе, всем униженным и оскорбленным, — сказал мистер Криспаркл. — Но так как я убежден, что она не возлагает на меня обязанности всюду кричать о своих убеждениях, то я больше об этом говорить не буду. Одно только я еще должен вам сказать — это мой долг перед мистером Невилом и его сестрой (и в меньшей степени перед самим собой): в те дни, когда случилось это печальное происшествие, душа мистера Невила была мне открыта, я знал все его чувства и мысли; и, вовсе не желая смягчать или скрывать то, что в нем есть дурного и что ему надо исправить, я могу сказать с уверенностью, что на следствии он говорил чистую правду. Имея эту уверенность, я отношусь к нему дружески. И пока у меня будет эта уверенность, я буду относиться к нему дружески. И если бы я, по каким-то сторонним причинам стал относиться к нему иначе, я так презирал бы себя, что ничьи похвалы, заслуженные этим способом, не вознаградили бы меня за потерю самоуважения.
Добрый человек! Мужественный человек! И какой скромный! В младшем канонике гордыни было не больше, чем в школьнике, который на крикетном поле защищает воротца. Он просто был верен своему долгу как в малом, так и в большом. Таковы всегда настоящие люди. Таковы они всегда были, есть и будут. Нет ничего малого для истинного душевного величия.
— Так кто же, по-вашему, совершил это убийство? — круто повернувшись к нему, спросил мистер Сластигрох.
— Не дай господи, — сказал младший каноник, — чтобы я, из желания обелить одного, стал необдуманно чернить другого! Я никого не обвиняю.
— Ф-фа! — презрительно фыркнул мистер Сластигрох, ибо это был отнюдь не тот принцип, которым обычно руководствовалось Филантропическое Братство. — Впрочем, что ж — вас ведь нельзя считать незаинтересованным свидетелем.
— В чем же моя заинтересованность? — простодушно удивился младший каноник; у него не хватало воображения попять этот намек.
— Вы, сэр, получали некоторою плату за вашего ученика. Это могло повлиять на ваше суждение, — грубо сказал мистер Сластигрох.
— А! И я надеялся ее сохранить, так, что ли? — догадался, наконец, мистер Криспаркл. — Вы это хотели сказать?
— Ну, сэр, — сказал специалист по любви к ближнему, вставая и засовывая руки в карманы, — я не бегаю за людьми и не примеряю им шапки. Но если кому-нибудь кажется, что у меня есть для него подходящая, так, пожалуйста, пусть берет и носит. Это уж его дело, а не мое.
Младший каноник некоторое время смотрел на него в справедливом негодовании.
— Мистер Сластигрох, — сказал он затем, — когда я шел сюда, я не думал, что мне придется обсуждать, насколько уместны в мирной частной жизни ораторские манеры и ораторские приемы, процветающие на ваших собраниях. Но вы показали мне такие образчики того и другого, что я считал бы, что получил по заслугам, если бы не выразил вам своего мнения. Так вот: ваши манеры, сэр, отвратительны.
— Ну да, вам от них несладко пришлось, сэр, понимаю.
— Отвратительны, — повторил мистер Криспаркл, игнорируя это замечание. — Они противны справедливости, приличествующей христианину, и сдержанности, приличествующей джентльмену. Вы обвиняете в тяжком преступлении человека, которого я, хорошо зная обстоятельства дела и имея веские соображения на своей стороне, считаю невинным. И оттого, что мы расходимся в этом важном вопросе, что делаете вы? Тотчас обрушиваетесь на меня, утверждая, что я не в силах понять всю чудовищность этого преступления, что я сам его пособник и подстрекатель! В другой раз — и по другому поводу — вы требуете, чтобы я поверил в какое-то вздорное заблуждение или даже злонамеренный обман, выдвинутый, одобренный и единогласно принятый на ваших собраниях. Я отказываюсь в него поверить, и вы тотчас объявляете, что, значит, я ни во что не верю; раз я не хочу поклоняться сфабрикованному вами идолу, стало быть, я отрицаю истинного бога! В другом случае, вы, на одном из ваших собраний, делаете вдруг поразительное открытие, а именно, что война — это бедствие, и намереваетесь ее упразднить, сплетая целую цепочку нелепых резолюций и выпуская их в пространство, как хвост воздушного змея. Я не согласен с тем, что это ваше открытие, и ни на грош не верю в предложенное вами средство. Тогда вы объявляете, что я упиваюсь ужасами кровопролития словно воплощенный дьявол! В другой раз, во время одной из ваших бестолковых кампаний, вы желаете наказать трезвых за излишества пьяниц. Я заступаюсь за трезвых: почему надо лишать их безвредного удовольствия и возможности при случае поднять настроение или подкрепить силы? Вы тотчас объявляете с трибуны, что я руководим гнусным замыслом — обратить божьи создания в свиней и диких животных! Во всех таких случаях ваши глашатаи, ваши поклонники и приспешники — одним словом, все ваши филантропы любых чинов и степеней, — ведут себя как обезумевшие малайцы, одержимые амоком, — набрасываются на всех несогласных, огульно приписывают им самые низкие и подлые побуждения (вспомните хотя бы ваш недавний намек, за который вам следовало бы краснеть), приводят цифры, заведомо произвольные и столь же односторонние, как финансовый баланс, в котором был бы учтен только один кредит или только один дебет. Вот почему, мистер Сластигрох, я считаю ваши приемы и ваши ухватки недопустимыми даже в общественной жизни — там это плохой пример и дурное влияние, но когда их переносят в частную жизнь, это уж вовсе нестерпимое безобразие.
