Ближе к вечеру город был полностью захвачен, но даже наступившая темнота не принесла долгожданную тишину и спокойствие жителям города после целого дня грохота, стрельбы и взрывов, так как всю ночь продолжались попытки остатков красных частей вырваться из города.
Три последующих дня в городе проходили облавы и обыски, шел подсчет трофеев, оружия и боеприпасов. В докладе главнокомандующему о трофеях были представлены следующие цифры: девять бронепоездов, двадцать броневиков, сто сорок два орудия и триста пятьдесят пулеметов, не говоря о десятках тысяч винтовок, множестве снарядов, гранат и патронов. Это не считая складов, где хранилось обмундирование, продовольствие, фураж. Ничего из этого большевики не сумели уничтожить, настолько быстро был захвачен город. Кроме военных припасов на железнодорожных путях были обнаружены девять неотправленных эшелонов с хлебом и большое количество паровозов. Богатые трофеи, а главное, победа, высоко поднявшая боевой дух солдат и офицеров, давали надежду, что армия новой России стоит на пути новых побед.
Намного позже мне стало известно, что Сталин сумел сбежать из Царицына на одном из пароходов, а Ворошилов был зарублен казаками, командуя остатками рабочего батальона, во время прорыва из города.
Москва
Глава 7
Когда я пришел на следующий день к почтово-телеграфной конторе, то увидел стоящего возле торговки с семечками хорунжего. Он как раз в этот момент оглянулся, а как только увидел меня, несколько раз энергично махнул рукой, подзывая. Только я подошел, как он забрал у торговки кулек и предложил мне:
– Хочешь?
Я покачал головой, потом спросил, кивнув на телеграф:
– Заходил?
– Заходил. Держи.
Взяв телеграмму, я быстро пробежал по тексту глазами.
«Вадим тчк Вам надлежит срочно выехать Москву тчк Улица Староказарменная 8».
Поднял глаза на хорунжего:
– Значит, остаешься.
– Остаюсь.
Я протянул ему руку:
– Тогда я пошел. Удачи тебе, Владимир Васильевич.
– И тебе, Вадим Андреевич. Может, еще и свидимся.
Бронштейн, несмотря на то что в его квартиру практически не заглядывало солнце, а значит, в течение всего дня царила относительная прохлада, почему-то сидел за столом красный и потный, в расстегнутой рубашке.
– Жарко? – спросил я его, войдя.
– Нет. Просто у меня на душе гадко. Иван мне сегодня правильно сказал: приличный ты человек, Фима, а пьешь, как подзаборная пьянь. Вот сейчас сижу и думаю над его словами.
– Ефим Маркович, вы что, решили резко бросить пить? Не советую. Из запоя надо выходить постепенно.
– Да? – он задумчиво посмотрел на меня, а потом достал из-под стола бутылку мутной жидкости.
С минуту смотрел на нее, потом налил треть стакана, выпил и скривился.
– Поезд уходит завтра в одиннадцать, – тут он криво усмехнулся и добавил: – Вернее, где-то в это время. Сегодня утром я говорил с Кирпичниковым. Он клятвенно обещал, что найдет для вас место. Двое суток, и вы в Златоглавой. Завтра, вместе с вами, подойдем на станцию, и я вас с ним познакомлю. Вы вчера поздно вернулись, так я вас не стал будить утром, сам пошел.
– Спасибо. Тут на ваш рынок зашел. Купил немного продуктов себе в дорогу.
Пожилой еврей какое-то время смотрел на меня, а потом сказал:
– Знаете, Вадим, вы мне очень помогли. Я лежал, как тот камень в ручье. Его обтекает вода, а он лежит. Вы сдвинули меня с места. Нельзя оставаться со своим горем наедине. Оно плохой спутник в жизни. Я к чему это говорю: мне Иван обещал помочь с работой…
На следующий день, за два часа до отхода поезда, мы отправились на вокзал. Причем шли не по центральным улицам, а переулками и дворами. То, что я не походил на влюбленного молодого человека, который как можно скорее хочет встретиться с возлюбленной, это было видно, но мне казалось, что постоянно пьяный Бронштейн, замкнутый на свое горе, этого просто не заметит, как и не обратит внимания на мои постоянные отлучки. Только я в своих предположениях оказался не прав; он если не знал, то догадывался о том, что я не тот, за кого себя выдаю. Об этом говорил его выбор нашего пути, да и подошли мы к железной дороге не со стороны вокзала, а со стороны депо. Несколько раз с ним уважительно здоровались железнодорожники, которых мы встретили по пути, что говорило об их определенном отношении к бывшему помощнику начальника станции. У одного из них, путевого обходчика, он узнал, на каком пути стоит нужный нам состав, а еще спустя десять минут состоялась наша встреча с проводником. Тот стоял возле синего вагона, посредине которого было длинное и неровное пятно серой краски. Стоило мне обратить на это внимание, как Фима объяснил, что раньше там был нарисован герб Российской империи и символика Министерства путей сообщения.
Павел Кирпичников своим внешним видом представлял собой вариант русской народной сказки – колобка. Невысокого роста, с круглой физиономией, пивным животиком и воровато-хитрыми глазами жулика.
– Так это вас надо пристроить? – уточнил он после короткого знакомства.
– Меня.
– Добре. Идемте.
Коротко попрощавшись со старым евреем, я зашагал по рельсам за проводником. Подойдя к еще формировавшемуся составу, Кирпичников открыл мне дверь вагона универсальным ключом с другой стороны, а затем, несмотря на небольшой рост и вес довольно ловко забрался в вагон. Пропустив меня вперед, он так же быстро закрыл вагонную дверь, после чего провел в служебное купе. Закрыл дверь, затем повернувшись ко мне, сказал:
– Платите, как договаривались.
Я достал золотую монету и вложил ее в протянутую руку. Он внимательно осмотрел ее, затем одобрительно кивнул, затем достав из кармана мятый платок, бережно завернул в него царскую десятку, засунул во внутренний карман железнодорожной форменной куртки со споротыми знаками различия.
– Вот и добре. Теперь сидите здесь. На всякий случай я вас закрою, – он достал часы-луковицу из бокового кармана, щелкнул крышкой. – Состав подадут к перрону где-то через… тридцать-сорок минут. Все, я пошел.
Он открыл дверь купе и только переступил порог, как вдруг развернулся и спросил:
– Как у вас с продуктами? Сразу говорю, кормить я вас не собираюсь.
– Все есть. И закусить, и выпить, – я придал лицу залихватское выражение, при этом щелкнув пальцем по горлу.
Лицо проводника расплылось в довольной улыбке:
– Це добре.
Проводнику я не верил, впрочем, как и любому другому человеку, но моя интуиция молчала, да и само поведение говорило о проводнике, как о хитром и жадном человеке. Бронштейн то же самое сказал, что жадный он выше меры, а вот подлости за ним не замечалось, а знал он того без малого десяток лет. Проверив оба пистолета, кольт и люгер, я дождался, когда поезд подойдет к перрону, и от нечего делать стал смотреть в небольшую щель между окном и занавеской. Люди бегали, суетились, кричали, пытаясь первыми прорваться в вагоны и занять места. Среди них шли, словно волноломы, разрезая набегавшие волны, усиленные чекистами патрули. Даже в том ограниченном пространстве, что давала узкая щель, мне удалось увидеть две вооруженные группы бойцов под командованием сотрудников ЧК.
