– Это Александр Вероев, мой бывший жених. Красивый и отчаянный лейб-гусар его величества. Когда мама тяжело заболела, отец подумал, что она умирает, и сразу вызвал меня. Я тогда в тыловом госпитале работала, поэтому смогла довольно быстро приехать. Добралась до Москвы и тут узнала, что болезнь отступила и маме стало намного легче. Я ухаживала за ней, но при этом у меня появилось время для себя. Встретила его. Полюбила и вышла бы замуж, да только мне пора было обратно возвращаться. При прощании он мне сказал, что подал прошение для перевода его в нашу часть, но я его так и не дождалась, а спустя три месяца получила от подруги письмо, что мой гусар женится на купеческой дочке.
– Грустная история. И что дальше? – поинтересовался Иван Николаевич.
– Ничего. Как видите, пережила наш разрыв. Уже здесь узнала, что его женитьба на купчихе являлась способом вернуть карточные долги. Встретились мы три месяца тому назад чисто случайно, объяснились и разошлись в разные стороны. В сердцах хотела уехать из города, да за бабушкой надо было ухаживать. Три недели назад я ее похоронила. Все деньги, что я зарабатывала, уходили на лекарства и продукты. Господи! Зачем я вам это рассказываю?!
На глазах у девушки навернулись слезы. Мы виновато переглянулись с Иваном Николаевичем: чем тут поможешь? Спустя несколько минут вытерев слезы кружевным платочком, Катя виновато улыбнулась и сказала:
– Извините меня, пожалуйста. Просто мне надо было высказаться. Копила в душе, копила… Вот и…
– Все будет хорошо, Екатерина Дмитриевна, – попытался я ее успокоить. – Будут вам деньги, и уедете вы куда хотите.
– Мне очень неловко. Мы совершенно незнакомы, а брать деньги у едва знакомых людей, это… неприлично.
– Так вы хотите уехать или нет? – спросил я ее.
– Хочу. Для меня этот город стал чудовищем, которое пожирает людей. У меня есть дальние родственники в Ярославле, но там произошло восстание… Наверно, поеду на юг, только сейчас, говорят, что железная дорога представляет собой нечто подобное девяти кругам ада Данте.
– Тогда, милая Екатерина Дмитриевна, держитесь Вадима Андреевича, он тоже собирался уехать из Москвы, – неожиданно посоветовал ей Воскобойников.
– Правда? Если не стану для вас обузой, то я действительно хотела бы поехать с вами.
– Вы даже не спросили, куда я собираюсь ехать, Екатерина Дмитриевна. Да и сказать куда толком даже не могу. У меня есть в Москве кое-какие дела, которые думаю завершить в ближайшие дни, и только после этого мы сможем поговорить насчет отъезда. Если вас устроит такой вариант, то считайте, что мы договорились, – я залез в карман и достал деньги. – Возьмите. Здесь три тысячи, больше с собою ничего нет. Также дам совет: съезжайте со своей квартиры прямо сейчас.
– Но Вероев не знает, где квартира бабушки! Он никогда у нее не был.
– Вадим Андреевич вам правду говорит, голубушка вы наша. Тряханет он ваших музыкантов и все. Они-то знают, где вы живете?
– Знают. Как-то об этом я не подумала, – девушка задумалась, глядя куда-то в пространство, а я с удовольствием изредка бросал на нее взгляды, удивляясь, как может сочетаться в ней женское обаяние и детская непосредственность.
– Решила! Я перееду к Машеньке Растопчиной. У нее мать недавно умерла, ей одиноко, вот она и приглашала меня у нее пожить.
Глава 12
Утром Иван Николаевич пошел за газетой, а вернувшись, чуть ли не с порога закричал:
– Вадим Андреевич! Это что же творится! Просто какое-то кровавое безумие! Смотрите, что комиссары в своей «Правде» пишут! Вот! Под заголовком «Пусть трепещет буржуазия!» они пишут, что Петроградская ЧК в связи с убийством Урицкого расстреляла свыше пятисот человек. Как это можно?! Они же ничуть не лучше убийц и громил, которых я сажал в тюрьму! Не понимаю, это же просто какое-то зверство! Просто не могу этого понять!
– Успокойтесь, Иван Николаевич. Это же журналисты. Расстреляли пятьдесят, а написали пятьсот… – при этом я в который раз подивился душевной непосредственности бывшего полицейского агента.
«Один на один с убийцами схватывался, а переживает как институтка. Странно. Хм. А может, я не так на все реагирую?»
– Так они же в своей большевистской «Правде» пишут! Вот! А это уже у нас в Москве! Читаю прямо из газеты: «Расстрел царских министров и жандармов. 5 сентября расстреляны 29 контрреволюционеров. В том числе находившиеся последнее время в заключении царские сановники: бывший министр внутренних дел А. Н. Хвостов, бывший товарищ министра внутренних дел С. П. Белецкий, бывший министр юстиции И. Г. Щегловитов, протоиерей Иван Восторгов, бывший помощник начальника московского охранного отделения ротмистр Ганько и другие. Этот расстрел, как разъяснил в беседе с нашим сотрудником товарищ Крыленко, представляет собой акт красного террора, объявленного после выстрела в председателя Совета народных комиссаров В. И. Ленина и убийства товарища Урицкого. Расстрел произведен по постановлению коллегии ВЧК».
Даже зная историю России поверхностно, ничего удивительного в этих сообщениях для себя я не услышал. Впереди у страны советов были концентрационные лагеря, политические заключенные и многократные чистки неугодных большевистскому режиму людей. В моем понимании это были лишь цветочки, а ягодки еще впереди! Красные, кровавые ягодки!
Собравшись, я отправился на встречу с Петей Типографией. Войдя в трактир, нашел его взглядом, подошел к столу. Тот жадно и с аппетитом уплетал красный борщ. Кивнул мне головой. Я сел рядом. Не отрываясь от еды, в промежутках между ложками, он коротко выдавал мне информацию отдельными фразами:
– Абрам мне заплатил. Буду уходить, документы оставлю. В расстрельных списках двое Долматовых. Он и она. Екатерина Долматова. По банку…
– Хорош жрать! Екатерина Долматова? Точно?
Стоило мне услышать про смерть Кати, как неожиданно пришел на память тонкий, нежный образ молодой женщины.
– Точнее не бывает. Слушай, дай поесть. Горячего уже трое суток не видел, – и чекист-аферист снова принялся быстро хлебать борщ, бросая на меня любопытные взгляды. С чего это у крутого мокрушника интерес к мертвой дворянке?
– Когда ее расстреляли?
– Вчера.
– Давай документы, и я пошел.
– Погоди! А по банку…
– Съезжать не собираешься?
– Нет.
– Приду сам, тогда и договорим.
Забрав документы, я вышел на улицу и медленно зашагал, пытаясь понять, что сейчас произошло. Для меня Екатерина Долматова была только красивой, сильной, независимой женщиной. И вот ее не стало. Нелепая и страшная смерть. У меня давно атрофировались чувства совестливости и человеческого участия, как к отдельным личностям, так и к человеческой массе, но сейчас жестокий и нелепый конец красивой молодой женщины чем-то меня задел. При этом хладнокровие, логика и рационализм – все то, что во мне взращивали десятками лет, не давали мне понять, что же я сейчас чувствую.
