– Доброе утро, – поздоровался я. – А где Иван Севастьянович?
– Доброе утро. Врача нашего нет, уехал к больному. Как вы себя чувствуете?
– Готов встать, сесть за стол и съесть большую порцию чего-нибудь вкусного.
– Просто отлично! Вам помочь одеться?
– Справлюсь. Если что, позову.
– Завтрак будет через десять минут, – и женщина ушла в кухню.
Хотя рану разбередил, после чего она отчаянно заныла, но справился с одеждой сам, чем был весьма доволен. На завтрак был бульон из курицы и тушенная в сметане куриная печенка. Съев все с отменным аппетитом, положил вилку на пустую тарелку и поблагодарил женщину:
– Большое спасибо. Вы спасли меня от голодной смерти.
– Не за что, – проговорила Надежда Николаевна. – Теперь посидите в кресле. Может, хотите что-то почитать?
– Нет. Спасибо. Просто посижу.
– Тогда давайте просто поговорим, – обрадовалась медсестра, видно заядлая болтушка.
Только у нас с ней завязался разговор, как щелкнул замок входной двери и в комнату почти ворвался доктор, потрясая пачкой газет. Его просто трясло от возмущения.
– Вы не представляете, до чего дошли большевики! Они подлые, коварные… Я просто не могу найти для них слов! Они пишут, что будут расстреливать заложников! Понимаете, они будут убивать невинных людей!
– Успокойтесь, милейший Иван Севастьянович, этого следовало ожидать. У них нет вашего благодушия, потому что они жесткие рационалисты. Что, кроме этого, они еще пишут в газетах?
– Большевики напечатали перечень чекистов, которые, как они пишут, погибли за правое дело. Всего девятнадцать человек. Сегодня будет траурный митинг.
Доктор еще долго говорил, потом обедал, а я, сделав вид, что дремлю, для убедительности прикрыв глаза, думал, что мне еще нужно сделать.
«Задание выполнено, теперь можно заняться своими делами. Сначала навестить Воскобойникова, потом встретиться с Катей».
Я открыл глаза в тот момент, когда доктор закончил есть, и спросил его:
– Милейший Иван Севастьянович, а не найдется ли у вас какого-нибудь старого пиджака?
– Погодите, Вадим Андреевич! Вы что, куда-то собрались? Оставьте эти мысли! Еще день, а лучше два, вы должны оставаться у меня! Рана, если ее беспокоить, может воспалиться. Вы, как военный человек, должны об этом знать! К тому же обещал приехать Алексей. Он хотел с вами обязательно поговорить. А пиджак… Пиджак у меня есть. Белый парусиновый пиджак. В нем я на дачу когда-то ездил. Последний раз, дай бог памяти, это было в четырнадцатом году. Эх, славное было время. Вот помню, у меня была соседка по даче…
Воспоминания доктора длились недолго, так как приехал Алексей. Коротко обменялись приветствиями, после чего, несмотря на сопротивление доктора, я, еще раз поблагодарив его и медсестру, ушел.
Сначала мы заехали к Воскобойникову, где я взял деньги для доктора. Иван Николаевич ничего не спрашивал, но его опытный взгляд отметил раненое плечо, и, похоже, он сделал правильный вывод, соединив мое ранение и вчерашние события. Так как я поднялся к бывшему полицейскому один, то мог говорить с ним прямо и открыто:
– Иван Николаевич, нам надо разделиться. Вам сейчас надо переехать обратно к себе в квартиру. Старое дело уже никого из новых руководителей ЧК интересовать не будет, так как было основано на попытках чекистов отомстить за гибель своих сотрудников. Я, с вашего разрешения, пока поживу в этой квартире. Когда буду уезжать, верну вам ключ. Еще. Здесь, в саквояже золото и валюта, тоже возьмите с собой. И последнее. По делу Табунщикова. Деньги купца лежат в банках Лондона и Стокгольма, в английских фунтах. Насколько можно верить словам Типографии, цифры на денежной ассигнации являются комбинацией для ячеек в этих банках.
– И что теперь нам делать?
– Как что? Ехать в Лондон или Стокгольм и брать деньги. Наследников у него не осталось, так что совесть свою можете не мучить.
– Ехать? Нет-нет, Вадим Андреевич. Я человек простой, языков не знаю. Вы уж сами как-нибудь…
– Ладно. Потом с этим разберемся, а сейчас съезжайте.
– Понял. Сегодня же перееду. Еще что скажу: я очень рад, что судьба свела нас вместе, Вадим Андреевич. Благослови вас Господь.
Выйдя из дома, я сел в пролетку. Не успели мы отъехать от квартиры Воскобойникова, как Алексей неожиданно завернул в тихий переулок и остановился. Развернувшись ко мне, спросил:
– Вадим Андреевич, что вы дальше делать собираетесь?
Этот вопрос я ожидал еще вчера, поэтому ответил сразу, не раздумывая:
– Жить буду. Сам по себе. А там видно будет.
– Почему сам по себе?! Вы нужны нам! Вы отличный стратег! Разработали буквально на ходу такую замечательную боевую операцию! У нас давно не было такого успеха! Вы просто не представляете, что этим актом возмездия мы подняли боевой дух не только в нашей боевой организации, но и у всех честных и верных долгу людей во всей России!
– Вы преувеличиваете. Теперь давайте на этом закончим наш разговор. Возьмите деньги и передайте их доктору, при этом не забудьте сказать ему и Надежде Николаевне, что они оба замечательные и душевные люди. И еще. Вы не поймете, но все же скажу: мне надо разобраться в себе, а для этого нужно время.
– Действительно, не понимаю. Вы уже определили для себя, на чью сторону стать. Так в чем еще собираетесь разбираться?
– В себе. В своей душе. В этой жизни. Теперь если вам нетрудно, Алексей, отвезите меня к одной девушке. Ее адрес…
Эпилог
Лето сменилось голодной осенью. Если Питер давно уже сидел на пайке, то к концу осени голод пришел в Москву. Советская власть, чтобы как-то спасти положение, выпустила очередной декрет о так называемом десятимиллиардном чрезвычайном революционном налоге, благодаря которому теперь можно было официально грабить богатых крестьян и городскую буржуазию. Так как выдуманный большевиками налог добровольно платить никто не стал, власть Советов пошла проверенным путем: начала организовывать карательные экспедиции. Пока в городах шли повальные обыски и конфискации, в деревнях продотряды силой забирали продовольствие у крестьян. В ответ в городах стало все более расширяться и активно действовать подпольное движение офицерских союзов и боевых групп, направленное на свержение большевистской власти. В деревнях крестьяне все чаще стали выражать недовольство советской властью, которое нередко переходило в антиправительственные восстания, во главе которых вставали офицеры и эсеры. В народе влияние Белого движения усиливалось еще и тем, что во множестве городов и деревень имел место произвол и оскорбление религиозных чувств верующих, к тому же уставшим от войны крестьянам красными был обещан мир, а вместо него деревня увидела массовые принудительные мобилизации в Красную армию.
В больших и малых городах все больше росло недовольство политикой большевиков. Невиданными темпами росла спекуляция, обрушилась торговля, плохо работала связь и городской транспорт, не хватало топлива и сырья для заводов и фабрик. Люди все чаще стали высказывать свое недоверие к власти уже проверенными методами – демонстрациями и забастовками. До открытых столкновений дело пока не доходило, но по настроению людей чувствовалось, что осталось недолго ждать. Все это время контрразведка добровольцев обстоятельно и терпеливо внедряла своих агентов на все уровни советской власти, в том числе и в руководство Красной армии. При этом командование Добровольческой армии не только занималось формированием и укреплением своих частей, но и стало налаживать связи с другими воинскими формированиями Белого движения.
