– (Сара) Мы не знаем точно.
– (Соня) Возможно, часы, возможно, дни.
– Дни? – снова вступает Назира.
– (Сара) Может, и не дни. Все зависит от иммунной системы. Он молод, проблем со здоровьем нет, поэтому шансы прийти в норму очень высоки. Но присутствует сильное обезвоживание.
– (Соня) И ему надо поспать. Не впасть в забытье от лекарств, а поспать по-настоящему, чтобы восстановиться. Лучшее, что мы можем, – помочь ему справиться с болью и оставить в покое.
– Зачем вы с ним так поступили? – Касл. Он здесь. Голос такой строгий. Аж жуть. – Это было необходимо? Честно?
Тишина.
– Назира. – Теперь уже Стефан.
– На тот момент, – тихо отвечает Назира, – мне казалось, да.
– Ты могла ему просто все объяснить. – Снова Джей, и она, похоже, злится. – Не надо было его накачивать. Он вел бы себя прилично в самолете, если бы ты объяснила ему, что происходит.
– Ты не знаешь. Тебя, Элла, там не было. Я не могла так рисковать. Если бы Андерсон заподозрил, что Кенджи на борту – если бы Кенджи хоть пикнул, – мы все уже были бы мертвы. Я не могла полагаться на то, что он будет сидеть как мышь, без звука, без движения, целых восемь часов. Это был единственный выход.
– Но если бы ты знала его достаточно хорошо, – возражает Джей, и гнев в ее голосе сменяется отчаянием, – если бы ты имела хоть малейшее представление, что значит сражаться с Кенджи плечом к плечу, ты бы никогда не посчитала его обузой.
Я хочу улыбнуться.
Джей всегда придет на выручку. Всегда поддержит.
– Кенджи, – продолжает она, – не сделал бы ничего, что могло поставить миссию под удар. Он был бы ценным союзником. Он мог бы тебе помочь, больше, чем ты думаешь. Он…
Кто-то закашлялся, причем громко, и я расстроился. Мне речь очень понравилась. Я прямо наслаждался.
– Мне кажется… – Снова кто-то из близнецов. Сара. – Мне кажется, не стоит искать виноватых. Не сейчас. И уж точно не в этом случае.
– На самом деле… – Соня вздыхает, – мы считаем, новость о Джеймсе стала последней каплей.
– Что? – Снова Назира. – Почему?
– (Сара) Кенджи любит Джеймса. Очень сильно. Мало кто понимает, насколько они близки…
– (Соня)… мы же видели это ежедневно. Какое-то время мы с Сарой работали с Джеймсом, учили его пользоваться своими целительными силами. И Кенджи всегда был рядом. Всегда проверял, все ли в порядке. У них с Джеймсом особая связь.
– (Сара) А когда ты так переживаешь, когда так напуган, чрезмерный стресс может сильно навредить иммунной системе.
Вот как. Получается, моя иммунная система полетела ко всем чертям.
Даже если и так, по-моему, мне становится лучше. Я не только различаю их голоса, но еще понимаю, что из руки торчит иголка, из-за чего та ужасно болит.
Наверное, так вливают физраствор.
Я пока не могу открыть глаза, зато могу попробовать заговорить. К несчастью, в горле пересохло. И свербит. Словно наждачкой потерли. Законченные предложения даются слишком тяжело, хотя спустя минуту умудряюсь прохрипеть три слова:
– Я в норме.
– Кенджи. – Чувствую, как Касл бросается вперед, берет меня за руку. – Хвала небесам. Мы так беспокоились.
– Понятно. – Мой голос все еще звучит странно. – Как пауки.
В комнате становится тихо.
– О чем это он? – раздается чей-то шепот.
– Наверное, надо дать ему отдохнуть.
Точно. Отдохнуть.
Я так устал.
Не могу двинуть ни рукой, ни ногой. Не могу выдавить из себя ни слова. Словно утопаю, проваливаясь в матрас.
Голоса постепенно тают, медленно превращаясь в слитный, тянущийся звук, который громогласно и болезненно посягает на мои уши, а потом…
Ничего.
Тихо.
Темно.
Глава 9
Сколько времени прошло?
Воздух кажется свежее, насыщеннее. Я пытаюсь сглотнуть, и на сей раз боли нет. Вглядываюсь в окружающее меня пространство через щелочки глаз – памятуя о наличии пауков – и обнаруживаю, что я один.
Приоткрываю глаза чуть шире.
Я думал, проснусь в медицинской палатке, и с удивлением – и, как мне кажется, облегчением – вижу, что я в своей комнате. Все вокруг замерло. Притихло. За исключением одного: прислушавшись, можно различить, как где-то вдалеке – что весьма неожиданно – стрекочут сверчки. Я не слышал сверчков уже, наверное, лет десять.
Странно.
Чувствую я себя сейчас в тысячу раз лучше, чем до… когда это было? Неужели вчера? Не знаю. Не важно. Честно могу сказать, что мне сейчас на порядок лучше, словно я вновь стал собой. Истинная правда, ведь я осознаю, что голоден. Поверить не могу: у меня был шанс съесть тот торт, а я его упустил. Видимо, совсем не соображал.
Я приподнимаюсь на локтях.
Немного сбивает с толку, когда просыпаешься не там, где засыпал, однако уже через пару минут я начинаю припоминать комнату. Шторы по большей части задернуты, лунный свет просачивается сквозь крохотную щелочку, отбрасывая по всему помещению серебряные лучи и тени. Я провел в этом месте не так много времени, потом как-то сразу все полетело под откос. Интерьер здесь простой и ничем не примечательный. И то, что у меня нет личных вещей, делу явно не помогает. Все какое-то холодное. Чужое. Все мои пожитки, даже зубная щетка, на самом деле не мои. Я оглядываю комнату, вижу выключенный монитор возле кровати, висящую рядом пустую капельницу, на своем предплечье свежую повязку, наложенную на новый синяк, и понимаю: кто-то, должно быть, решил, что я в порядке. Поправлюсь.
Просто камень с души.
Только как же еда?
В зависимости от того, который сейчас час, для трапезы может оказаться поздновато. Сомневаюсь, что столовая работает всю ночь. Желудок бунтует против такой мысли. Хотя, надо заметить, не бурчит. Просто болит. Привычное чувство, ни с чем не перепутать. Острые, вынимающие душу приступы голода неизменны.
Мы знакомы почти всю мою жизнь.
Боль вдруг вернулась, причем весьма настойчиво, так, что сложно не заметить. Ничего не остается, надо пойти и раздобыть чего-нибудь. Хоть что-то. Хоть кусочек черствого хлеба. Не помню, когда в последний раз ел нормальную пищу. Возможно, в самолете, незадолго до крушения. Я точно хотел поужинать еще в ту первую ночь, когда мы оказались в Прибежище, однако нервы были совсем ни к черту, желудок скукожился и приказал долго жить. Подозреваю, с той поры я и голодал.
Это надо исправить.
Подталкиваю себя. Необходимо перенастроиться. В последнее время я позволил себе потерять ориентиры, что непозволительно. Слишком много дел. Слишком много людей от меня зависят.
